И то, что Москва с этим признанием так долго тянула, едва ли объясняется только тем, что не державное это дело — признавать вину, хотя этот фактор тоже не последний. Важнее, возможно, другое — понимание того, что на кону стояло нечто большее.
Слово предоставляется Бастрыкину
Поначалу в Москве с преодолением кризиса явно не спешили, полагая, возможно, что он будет разрешен при первом же августейшем контакте — только первые лица могут презреть осколки и пыль, в которые превратила отношения между странами неразумная челядь. А первые лица не торопились.
Серьезная попытка примирения была предпринята только через полгода. Алиев было принял приглашение Путина на парад 9 мая, но потом отказался. Шанс на тот самый августейший контакт был утерян — если, конечно, вообще был и дело было не в том, что Алиев просто нашел способ избежать предложения, от которого невозможно отказаться. Но так или иначе сигнал был послан: графики примирения, вопреки традиции, пишутся не в Москве, а в Баку.
Москва сигнал приняла — и поняла по-своему. Раз так, терять нечего, и в ожидании готовности Баку остается одно — показать тем, кто успел заподозрить унизительное низкопоклонство, всю глубину их заблуждения. Вряд ли задержание со смертельным исходом двух этнических азербайджанцев в Екатеринбурге было сознательным вызовом. Но вот реакция на реакцию Азербайджана уже явно им была: если ничего не получается у дипломатов, слово предоставляется Бастрыкину.
Однако работа над формулой компромисса явно продолжалась, и чем дальше, тем яснее должно было становиться Москве, что отступать Баку не может. Не только в силу того, что своей изначальной переговорной позицией сделал любое ее смягчение формой поражения. Сама эта жесткость — тоже скорее следствие, а не причина. Потому что на конфликт, пусть и не такой острый и продолжительный, Россия и Азербайджан были обречены, даже если бы не случилось трагедии с самолетом.
Отложенный проигрыш
Ильхам Алиев был последним иностранным гостем, посетившим Путина перед войной, — декларация о союзническом взаимодействии между Россией и Азербайджаном была подписана 22 февраля 2022 года, и ничем Алиев не давал понять, что видит в этом какое-то противоречие. Даже почти открытая поддержка Украины основывалась не на общепринятых представлениях, что такое хорошо и что такое плохо, а исключительно на святости территориальной целостности, которая стала для Алиева исходной точкой в цепи его собственных успехов.
Закрытие карабахского вопроса — не только окончательное оформление государства, преодоление его родовой травмы и глава в учебнике истории. Это и основа для нового международного позиционирования, которому мешали прежняя недосказанность и связанные с ней комплексы.
Азербайджан и прежде для всех интересующихся — и не только для России — был главным призом на Кавказе, а теперь его акции многократно возросли. Вечный младший партнер Турции, теперь оне выстроил с ней отношения так, что она десять раз подумает, прежде чем предпринять что-либо по чувствительным для Баку вопросам. И наконец, одним из первых научившись монетизировать украинскую войну и свой нейтралитет, Азербайджан заявил свои амбиции на лидерство не только в регионе, в котором Южный Кавказ — лишь периферия, но и в том мире, который когда-то называли третьим, «неприсоединившимся», а теперь и вовсе глобальным югом.
Но все эти успехи во многом основывались на временном отказе от основополагающего принципа — избегать чрезмерной гравитации Москвы или Запада. В нараставшей после Крыма повсеместной турбулентности Баку все чаще исходил из позиции, все более понятной Москве и все более враждебной Западу.
Едва ли Баку опасался отпора Москвы в Карабахе. Мыслящие люди всегда понимали, что стратегическое братство России с Арменией — миф, что никогда Москва не станет воевать за нее, тем более с Азербайджаном, с которым, кстати, Россию связывает «большой» договор не меньшей силы, чем с Арменией, и даже одного и того же 2002 года. И не только потому, что за спиной Азербайджана теперь стояла Турция. Речь шла вообще в другой модальности — не опасений, а взаимовыгодности.
Баку знал, чем можно заинтересовать Россию и как сделать ее союзником: увлечь лидерством в грандиозном коммуникационном хабе, который откроется в этих местах после всеобщего урегулирования. Этого бонуса, усугубленного внешне значимым, но ничего, как оказалось, не решавшего миротворческого контроля в Карабахе, хватило для того, чтобы на этапе главных институциональных сдвигов в окончательном решении карабахского вопроса Москва выступала на стороне Баку.
Но для оформления итогов Азербайджан предпочел двусторонний формат переговоров с Ереваном, и стороны легко разменяли партнеров. Армения согласилась остаться без поддержки европейцев, которые и так не слишком настаивали на своем участии. А Баку — без Москвы, от которой к этому все, что мог получить, уже получил.
Москва проиграла раунд уже тогда, а вовсе не сейчас, в Душанбе.
Кадры больше не решают
Трагедия с самолетом совпала во времени с ритмами азербайджанского перепозиционирования, а исправление испорченных отношений с Западом — со сменой власти в Вашингтоне. С Байденом Баку рвал так уверенно, будто лучше всех социологов знал, кто победит. Бакинские призывы к стратегическому союзничеству были Трампом услышаны, и кстати, в августе, принимая на знаменитой встрече в Белом доме Алиева и Пашиняна, он явно демонстрировал, кого считает гостем номер один, а кого, как через некоторое время было сформулировано, «тоже хорошим парнем».
А потепление отношений с Европой стало одним из итогов той самой монетизации баланса в украинской войне. С одной стороны, слова, которые можно трактовать как поддержку Украины, с другой — готовность самым выгодным образом организовать деликатные схемы, в которых и санкции соблюдены, и энергетическая евробезопасность соблюдается. Словом, уже ничто не мешает даже лидерам Еврокомиссии разговаривать с Баку как со своим, и как-то утихла полемика с Парижем, даже по поводу антиколониальных чаяний свободолюбивой Новой Каледонии.
Все это должно было сопровождаться симметричным дистанцированием от Москвы. А в отношениях с ней у Баку всегда было достаточно поводов для раздражения, чтобы превратить любой из них в очаг конфликта.
А тут — самолет.
Но был и еще один важный фактор — кадровый.
Отношения Москвы и Баку всегда, хоть при коммунистах, хоть после них, выстраивались не столько на административных началах, сколько на неформальных отношениях элит, в которых меркантильные нюансы уже невозможно отделить от дружеских. Ни один министр не имел в этих отношениях таких полномочий, как эти люди, понимавшие друг друга с полувзгляда. Та элита, успешно самовоспроизводясь в разных сегментах от администраций президентов до самых творческих и бизнес-кругов, дожила до нынешних времен, являя собой известное противоречие.
С одной стороны, Ильхам Алиев, получив ее по наследству, не без оснований видел в ней навязчивого регента со своими амбициями, в связи с чем пытался ограничить ее с первых дней своего властвования.
С другой, она была необходима для выстраивания отношений с Москвой — смягчения в минуты обострений и особой улыбчивости в пору сближения.
Однако постепенно, в том числе и по биологическим причинам, эта элита ослабевала, но поскольку оставалась раздражающим фактором для власти, ее уход всячески ускорялся. И развязка этого процесса тоже в известной мере совпала с большим перепозиционированием, и в этом тоже есть своя логика. Эта элита окончательно утратила свое предназначение, поскольку кризис окончательно изменил формат отношений с Москвой. Чего Москва всячески избегала, в чем, возможно. и состоит настоящая разгадка попытки так тщетно затянуть время с окончательным признанием.
Выпавшие из свиты
Баку для выстраивания отношений с Москвой больше не нуждается в этих неформальных связях, в которых Кремль так или иначе выглядел ведущей стороной, хоть таковой и не был. Больше вообще не нужен этот миф о всеобщем признании ее лидерства, который был во многом основополагающим, и в рамках которого все бывшие братские республики исполняли свои ролевые функции. Азербайджан первым выпал из свиты, делавшей короля, — это для него более не функционально. И, возможно, самым травмирующим для Кремля было то, то Баку всем своим видом показывал то, что в рамках прежней традиции было принято не артикулировать: Москва от конфликта испытывала намного больший дискомфорт, чем Баку, и чем дальше, чем сильнее. И это Баку тоже всячески давал понять.
Особые отношения не нужны, потому что их давно нет, есть только круглые столы на всяческих собраниях СНГ, которые превратились в отживший ритуал и способ порешать вопросы в узком кругу. Но и его теперь можно себе организовать и без этих круглых столов, и скажем, Никол Пашинян предпочитает им какие-нибудь съезды экологов или «Атомные недели».
Конфликт Кремля с Азербайджаном сделал эту тайну явью, и сделать с этим Москва ничего не может. Хотя уже понятно, что адаптироваться к этому новому формату придется. И это понимание и было явлено на встрече в Душанбе: Москва официально теряет статус особого и эксклюзивного партнера. Она остается центром силы, но не претендующим на то, чтобы быть решающим. Возможно, привыкнуть к этому формату будет проще, чем может показаться — просто потому, что он нормальнее прежнего.
Тем более что Азербайджан, возможно, лишь прецедент, который вызовет несомненный интерес у других коллег по общему прошлому. Конфликт исчерпан, страница закрыта, новая не написана, но это уже не интрига и основополагающих загадок нет.
Кроме, разве что, одной — за что пострадал Сергей Марков?
