Язык — медиум политики, объяснял философ Борис Гройс, и неважно, действует правитель насилием или добивается согласия: принятие решений, отдача приказов, осуществление контроля — все это требует языка. Язык обеспечивает и все социальные отношения. Мысль индивидуума в большинстве случаев облечена в языковы формы. Именно это прозаическое наблюдение стало причиной «лингвистического поворота», который в середине XX века преобразовал все гуманитарные науки.
Война со смыслом
Конечно, политики знали об этом всегда. Особенно те, кто считал себя агентами перемен: что французская революция, что русская — искали собственные способы выражения нового мира, новых социальных отношений. Тоталитарные режимы, гитлеровский и сталинский в частности, также серьезное значение уделяли языку. Пусть и в разной степени, они также видели себя особой формой революции (напомню, что приход к власти нацисты гордо называли «консервативной революцией»), правда, теперь тотальная гегемония нуждалась в стабильных символических порядках, подчиняющих всю реальность.
Российская автократия все же иного плана. Она покоится не на массовой мобилизации, а наоборот, на отчуждении человека от политики как общего дела. Потому ей необходимы те символические порядки, который будут одновременно устойчивы и бессмысленны с практической точки зрения.
Путин здесь мало похож на Сталина, который любил выступать верховным арбитром (жрецом) в различных спорах о том, что такое путь к коммунизму, допускал даже нечто вроде дискуссии, но ровно до того момента, пока он сам не скажет последнее слово.
Российская власть уже лет десять косплеит эпоху Брежнева с ее «деревянным официальным языком», нужным для перформативного воспроизводства одного и того же, и многочисленными неформальными пространствами коммуникации, которые находились за публичной сферой. (Об этой особенности позднесоветской эпохи прекрасно написал Алексей Юрчак в книге «Это было навсегда, пока не кончилось».)
Например, уже лет 15 вся российская власть прямо бьется за утверждение патриотизма и за патриотическое воспитания. Раньше мне приходилось общаться с огромным количеством людей, вовлеченных в эту систему — и снизу, и наверху. Все как один кулуарно кляли «ура-патриотизм», однако чуть дело доходило до публичных высказываний — воспроизводили наиболее ужасные его формулы. Мои предложения «Давайте видеть в патриотизме не любовь к Родине, а ответственность за свои поступки и людей, с которыми живем» встречали горячую поддержку на словах — и последующее показательное молчание. Смысл был в том, чтобы прививать школьнику покорность родине, воплощенной в начальнике.
То же самое «войны памяти» и «защита истории»: бессмысленные формулы, ничего не дающие с практической точки зрения, если ставить вопрос, как осмыслять прошлое как нечто общее. Неужели кто-то в здравом уме может думать, будто демагогия на центральных российских каналах станет реальным ответом на какие-то «не те» зарубежные интерпретации? Или что от установки памятников люди действительно начинают больше знать о прошлом? Те же лет 15 борются с «фальсификациями истории», но что такое эта фальсификация — никто не знает. Немудрено просчитанная неоднозначность на то и нужна, чтобы вольготно говорить: «Мне это не нравится — надо запретить».
Игра с языком
«Русский мир», «традиционные ценности», «духовные скрепы», медведевская модернизация, «либерал-фашизм», «борьба с Западом», «цветные революции», «глубинный народ», противостояние «неонацизму на Украине» — примеров легион. Все эти слова намеренно бросали подачкой тем, кому уж очень неймется поговорить о политике — на кухне или в соцсетях. Те, кто кидал, обычно цинично посмеивались. Помню, как один такой управленец постоянно говорил мне: «Ты считаешь людей умными, а они дураки, и с ними надо проще».
По-научному такая игра называется «производством категорий», или «номинаций». Называть — великое искусство власти. Причем называть так, чтобы другие эти названия использовали. Изначально вообще не нужно, как показывает практика, реального согласия. Главное — сделать выражение языковой повседневностью.
Типичная российская ирония сыграла тут с нами дурную шутку. Она действовала как опиум: все вроде понимают, что все иначе, что это такая властная языковая игра. Но со временем вырабатывается привычка, многие забывают происхождение конкретных «номинаций», они становятся разделенным знанием, частью коммуникаций, от которой не так просто избавиться. И вот уже «цветные революции» не пропагандистская формула, а чуть ли не научное понятие в российском академическом мире. В конце нулевых все посмеивались над «Сталиным как эффективным менеджером» — сегодня комический эффект ушел, а многие проговаривают эту формулу как очевидную истину.
Естественно, символическое творчество лучше всего удавалось там, где оно было связано с репрессиями, а не решением все же насущных задач. Например, в 2018 году при повышении пенсионного возраста власти попытались ввести новую категорию «предпенсионеры», как люди, имеющие особые права. Но одно дело — прописать ее юридически, а с другой — сделать социальным фактом, наполнить смыслами, значениями и желательно еще и эмоциями. Над последним не работали.
Куда лучше получилось с понятием «иноагенты», которое с самого задумали как способ стигматизации неугодных власти, причем цинично прикрывшись тем, что якобы в США есть аналогичное понятие. Когда закон принимали, я учился в магистратуре МГИМО, и вся несуразность, если не пошлость, этих мер мне была очевидна. Прошло 10 лет. Я вернулся в стены альма-матер уже доцентом. Для магистрантов-политологов я вел курс политических коммуникаций и, затрагивая тему символической власти, решил привести в пример конструирование понятия иноагентов. Но то, что было очевидным для меня, не было очевидным таковым для части аудитории. Мне пришлось подробно разъяснять, почему российское и американское законодательство об иноагентах — совершенно разные вещи, и почему российская практика — прежде всего злоупотребление символической властью, а не что-то иное. Кто-то сейчас посетует на деградацию образования, хотя я, как человек работавший с этими студентами, считаю необходимым говорить не о нем, а именно о принятии конкретной языковой формулы в качестве расхожей и допустимой.
Другими словами, если задача любой коммуникации — понять и согласовать действия, то порождение этих языковых уродцев имело лишь один смысл — воспрепятствовать этому. Этой логике наследуют и закон о запрете официального использования языковых слов, и призыв «утвердить русофобию». Первое — не более чем попытка изобразить «борьбу за традиционные ценности», которые никто в российском обществом толком не отыскал, но все догадываются, что для политической элиты они называются емким — и главное, русским! — словом: «бабло». Второе — еще одна категория-стигма, правда, уже напрямую заигрывающая с этническим национализмом. Однако радикально поменялся контекст.
Рады обманываться
Если в 2010-е гг. власть в своей символической политике скорее опиралась на методы манипуляции и страха, которым при желании в кругу можно было противостоять, то после начала широкомасштабной агрессии против Украины публичное пространство решили просто зачистить. С точки зрения поставленной задачи, нет никакого противоречия между законом о дискредитации армии и запретом употреблять слово «война» и любые его производные или субституты (вплоть до 8 звездочек, расположенных в два ряда).
Те же военкоры могут спокойно писать про войну и даже призывать — как вагнеровский GreyZone — к солдатской расправе над генералами. И им ничего не будет. Репрессии и страх (фактически — метод террора) атакуют тех, кто против войны, подавляя самую возможность называть очевидное, а значит, мыслить без оглядки и действовать согласованно. Фрустрация и одиночество — закономерный итог. Потому значительная часть оставшейся в стране интеллигенции находится в перманентном переживании разворачивающейся катастрофы. И в лучшем случае преодоление возможно на низовом, полуподпольном уровне, о котором и не расскажешь свободно. Представьте, если я назову все известные лично мне случаи хотя бы культурного сопротивления агрессии? Это будет хорошей отповедью всем, кто считает, будто все покорно приняли войны, и хорошим подарком для сотрудников репрессивных органов.
Путин не готовился к долгой войне. Быструю и бескровную победу было бы несложно оправдать перед глазами россиян. Но затяжной конфликт требует иного: фактически реальной мобилизации по лекалам «тотальных» мировых войн. Сторонники агрессии как никто чувствуют это, потому и призывают в открытую вернуть идеологическую систему Сталина, хотя бы на время. Может, даже и хорошо, что те, чей профессионализм заключался в умении порождать символический мусор («нести пургу», в терминологии самого Путина), на реальную работу со смыслами в масштабах всего общества не способны. Тем более с теми смыслами, которые заставляют людей добровольно идти умирать за власть. Смерть и льющаяся кровь — очень реальны, они пробиваются сквозь любой отчуждающий символический порядок, однако это не значит, будто он сразу же рухнет. Российские власти как никто другой научились манипулировать информационным пространством так, чтобы послушно-агрессивное большинство вело себя как герой пушкинских строк: «Ах обмануть меня не трудно / Я сам обманываться рад».
Да, уродцы выросли в монстров, но это не тоталитарный язык Сталина–Гитлера, хотя и не менее мерзкая вещь: царство симулякров, которыми решили начать преобразовать мир. Но я не могу отрицать и очевидного, что они задают публичные смыслы для искренних сторонников Z-радикалов и их групп поддержки. Сама реальность с разбитыми судьбами и человеческими страданиями им не особо важна, у них есть свой мир — однозначный и правильный, состоящий на проверку из череды языковых — и смысловых — «парадоксов». Спорить с ним всерьез — признавать его моральное право на существование, что стало бы большой честью. В перспективе оправданно его научно «картографировать» и тем самым «похитить» сам миф, если пользоваться терминологией Ролана Барта. Пока же я ограничусь лишь небольшим «переводчиком-разговорником» с нормального языка на этот «новояз». Я бы назвал его шуточным, если бы он не был обильно облит кровью. Многое покажется очевидным, но лет через 30 наши внуки без такого справочника вряд ли смогут понять язык эпохи.
Черное — это белое. Словарь
Напасть на соседа — защищать Родину. Беспрекословное подчинение — долг, умирать по воле начальства — патриотизм, проявлять гражданскую позицию — предательство (предатели — те, кто против агрессии, а не те, кто ради своей власти готовы вести войну «до последнего русского солдата»). Выступать против войны — плевать в свою армию, а отправлять людей на убой — быть национальным лидером и умелым полководцем. Защищать свой дом — неонацизм, завоевывать чужой дом — освобождение. Сюда же: называть жертву «нацистами» — и рассуждать, как уничтожить украинское государство.
Проливать русскую (и не только) кровь и захватывать разоренные земли — утверждать «русский мир». Взорвать стратегический мост — терроризм; методично выносить всю энергосистему страны, обрекая на страдания гражданское население, — решение боевых задач. Сюда же: организовать наспех «референдум» — и считать, что воюешь уже за свои города и села, даже за те, где этого референдума не было. Рассказывать о «8 годах геноцида Донбасса» — и самому эти 8 лет не замечать его.
Оккупация территорий и бегство миллионов квалифицированных рабочих рук — национальное возрождение. Собирать деньги на дроны для армии — оказывать гуманитарную помощь жителям Донбасса. Зарабатывать на войне — патриотично участвовать в мобилизации экономики; с угрозой штрафов и свободы протестовать — продаться Западу. Быть против войны — быть дураком. Собрала и отправила детей на фронт — хорошая мать; собрала и отправила детей в Армению (Казахстан и пр.) — плохая мать. Собирать друга (близкого и т. д.) на фронт — быть антивоенным пацифистом. Отказаться поддержать войну и уехать — предать Родину; остаться и продолжать ходить на работу (имея бронь или не подлежа мобилизации) — проявлять мужество. Промолчать — проявить верность моральным принципам. Стать участником агрессии — разделять судьбу с товарищами. Сюда же: 78% граждан поддерживают «СВО» — нужны репрессивные законы, чтобы граждане не дискредитировали участников «народной спецоперации». Кричать о войне против Запада — и обижаться, что Запад поставляет Украине оружие.
Сделать символом войны латинские Z и V — запретить официальное использование иностранных слов.
Арестовывать за посты во «В контакте» — и пропускать прямые призывы военкоров расправляться с российскими военачальниками.
Нападение на более слабого соседа — борьба против западного империализма (= колониализма = царства Сатаны — Иблиса). Оказаться в международной изоляции — занять достойное место в мире. Ядерный шантаж — миролюбивая риторика. Делать Индии и Китаю скидки на энергоносители — «разворот на восток». Сюда же: «Выдерживать натиск всего НАТО» — зависеть от Турции в вопросе расширения альянса. Показать мощь — и ослабить влияние на Южном Кавказе. Угрожать заморозить Европу — и потерять 40% нефтегазовых доходов. Покупать у Ирана боевые дроны — «быть» мировой военной державой.
И конечно, весь прошедший год называется периодом национального возрождения.
