На протяжении многих лет доминирующим дискурсом было обсуждение разного рода «разменов» (политических свобод на материальный достаток, ощущения геополитического величия на автаркию и замкнутость и т. д.). Все эти рассуждения, однако, опасны важным заблуждением: они подталкивают к выводу, будто отсутствие выгод и преимуществ может спровоцировать недовольство публики и в конечном счете привести к разрушению договора.
Именно поэтому многие аналитики придают столь большое значение экономическим индикаторам или подвижкам на фронте — хотя ни те, ни другие серьезно не влияют на стабильность режима.
Я предложил бы другую гипотезу, способную заметно скорректировать представления об источнике устойчивости нынешней власти и рисках, с какими она может столкнуться.
Драгоценная инертность
После достижения значительного прогресса в благосостоянии, относительной организованности повседневной жизни и формирования псевдоидеологических рамок власть получила от населения крайне высокий кредит доверия и своего рода карт-бланш на все действия, не приводящие к ухудшению ситуации для большей части общества. Иначе говоря, люди не требуют изменений к лучшему — они удовлетворены существующим, и для сохранения их поддержки достаточно, чтобы жизнь оставалась в целом такой же, как сейчас. Подтверждают это, в частности, события 2014–2021 гг., когда экономика семь лет стояла на месте, а реальные располагаемые доходы населения не росли, но при этом никаких значимых недовольств властью не фиксировалось.
Толчком к дисбалансировке системы стало даже не начало «специальной военной операции» в феврале 2022 г., а «частичная мобилизация» в сентябре того же года. Ее объявление было первым — и единственным — за долгие годы событием, которое показало людям, что никто (по крайней мере, из взрослого мужского населения страны) не может быть гарантирован от бесцеремонного вмешательства в его жизнь (чреватого самыми печальными последствиями). Реакция людей на мобилизацию — включая миллионную эмиграцию — была однозначной, и, как говорят, очень разочаровала кремлевского фюрера.
Его дальнейшие действия показывают, что именно инертность населения ценится им выше всего: несмотря на постоянно воспроизводившуюся «информацию» о неизбежности новых волн мобилизации (заполонявшую интернет накануне каждой призывной кампании), их не случилось. Напротив, дискомфорт был погашен через формирование наемнической армии, в которую людей стали вербовать за все бóльшие деньги, стремительно повышая премии за контракт с Министерством обороны, но не отказываясь от добровольности его заключения. К 2024 г., когда между регионами началось «социалистическое соревнование» по скупке пока-еще-живой силы, общество снова успокоилось, так как осознало: тех, кто не хочет пойти на войну, она не затронет.
Опасливое безразличие
Здесь меня могут спросить: но разве пресловутое «закручивание гаек», о котором только и говорится с начала 2022 г., не служит дестабилизации? Как реагирует общество на невиданное ограничение свобод, случившееся в этот период? Почему на это нет никакого ответа?
Опять-таки, если предполагать, что россияне в своё время «согласились» отдать Путину свободы в обмен на что-то (колбасу, порядок, величие — нужное подчеркнуть), объяснить эту пассивность сложно — но если ее принять за обычное состояние населения, которое не требует специальных усилий для поддержания, то очень легко. Известная присказка, что люди молчат, когда приходят не за ними, тут попросту не действует — и не только потому, что народ туп и труслив. Та же мобилизация отчетливо показала: когда пришли «за всеми», потребовалось, в общем-то, не более чем стихийное и даже не вполне протестное, но массовое действие для того, чтобы больше «за всеми» никто не приходил. Власть без дополнительных подсказок сменила «рыбацкую сеть» на «подводные ружья» и применила их против журналистов, иноагентов, ЛБГТ-персон и многих других категорий граждан, каждая из которых не интересует большинство населения, а то и вызывает нескрываемое раздражение.
Иначе говоря, мой тезис прост: современная российская система сильна не поддержкой большинства, как зачастую утверждается, а его безразличием. Это большинство не слишком-то надеется на государство, чтобы переживать по поводу отсутствия экономического роста (оно ищет и будет искать варианты индивидуального выживания в разных условиях, лишь бы ему не мешали) или войны в Украине (до тех пор пока туда радостно идут желающие сыграть в «русскую рулетку» с немаленькими денежными ставками). Оно лишь хочет быть уверенным, что его обычной жизни ничто не угрожает (и все моральные соображения не стоят обсуждения, так как соответствующие обстоятельства не волнуют — да и не будут волновать — никого, пока человек не столкнётся с imminent and present danger), и не более того.
Из сказанного, как мне кажется, можно сделать два вывода.
Первый
Предложенная трактовка ситуации объясняет полный провал российской либеральной оппозиции — который обусловлен в меньшей мере гонениями на неё со стороны власти, чем заведомой ущербностью повестки дня, выбранной ею самой. Достаточно поверхностного взгляда, чтобы понять: вся она ориентирована на совокупность меньшинств — от интеллектуалов до людей нетрадиционной ориентации, от бизнесменов до правозащитников, от борцов с коррупцией до апологетов украинской победы.
Усилиями власти значительная часть этих категорий объявлена изменниками, экстремистами или нежелательными и в результате их представители либо эмигрировали, либо предпочли затаиться — но ни то, ни другое не вызвало никакой реакции большинства, так как это большинство вполне резонно полагает, что его со всеми этими (не)достойными людьми ничего не связывает и «следующим» оно никак не станет. Для большей доступности этого тезиса стоит напомнить, что успешные революционеры-эмигранты ориентировались на трудящиеся крестьянские и рабочие массы (как русские социал-демократы в начале ХХ века), либо на правоверных мусульман (как аятолла Хомейни в 1970-е годы), либо на худой конец широкий круг обывателей, озлобленных полуколониальным владычеством внешних сил (как Фидель Кастро и его соратники в конце 1950-х) — то есть на тех, кто сам мог считаться большинством, и потому сообразовывали свои лозунги именно с их чаяниями. Собственно говоря, только поэтому им сопутствовал успех — и пока антипутинские силы не предложат большинству заманчивую альтернативу инертности, ничего не изменится.
Второй
Описанная картина происходящего позволяет предположить, что единственное, чего современный российской режим не может добиться — это как раз действий мобилизационного типа (причем они не обязательно должны быть связаны с войной). Классическим подтверждением выступает самая безнадежная борьба, в которую только ввязывался Кремль, — кампания по повышению рождаемости. Что бы ни делали российские власти — вводили материнский капитал, боролись с геями и лесбиянками, запрещали аборты, отправляли в школы десант попов, насаждали «традиционные» ценности — никакого результата это не приносило и не приносит, и понятно почему: большинство людей понимает, что их пытаются прессовать и делать их жизнь пусть, может быть, и не худшей, но просто не такой, какую они себе наметили сами.
И глухое сопротивление, судя по статистическим показателям, только нарастает: от него Россия давно потеряла больше своих граждан, чем от волны эмиграции 2022 г., и это далеко не конец процесса — противодействие будет только усиливаться в ответ на растущее давление со стороны властей. И это касается любых других попыток добиться какого-то «прорыва» — достаточно взглянуть на усилия в сфере «импортозамещения», обычно заканчивающиеся тем, что на очередном российском инновационном продукте находится не до конца зачищенный китайский лейбл.
Большинство не хотет напрягаться. Никак, ни в чем и даже практически ни за какие деньги. Это и есть содержание нашего современного «консенсуса».
Где враги?
В заключение стоит сказать несколько слов о тех, кто может стать врагом существующего положения вещей. Как ни парадоксально, ими с наибольшей вероятностью могут оказаться сам Путин и его окружение.
Логика «закручивания гаек» практически неизбежно приводит к расширению круга затронутых теми или иными мерами лиц. Для кого-то «нормальным» было развлекаться просмотром постов в инстаграме или на фейсбуке — сейчас это формально запрещено, но VPN решает проблему (как и в случаe YouTube). А если интернет через какое-то время действительно станет «суверенным», и обойти ограничения будет невозможно?
Для кого-то российские реалии не казались столь мрачными, потому что люди готовили детей к поступлению в иностранные вузы — и вдруг оказывается, что сдача тестов по английскому приравнивается к финансированию нежелательной организации. Эти меры кажутся безобидными, но сложно сказать, где тут предел и что последует в ближайшее время. Уже запрещены авторизации на официальных сайтах по «нероссийским» адресам электронной почты; в процессе подготовки закон о блокировании входящих звонков с иностранных телефонных номеров (ну, конечно, это все делается ради защиты россиян от мошенников, но лиха беда начало); что будет следующим — может быть, выездные визы?
Иначе говоря, если российская оппозиция изначально не нашла месседжей, которые могло бы услышать и на которое могло бы прореагировать большинство, то власть может ошибиться в оценке того, где пролегает граница, которую это самое большинство может считать для себя важной. Помочь тут может только опыт, но он не должен быть, вероятно, слишком болезненным, а его проведение — не ставить на кон слишком многое.
Пятнадцать лет тому назад в своей статье для «Le Monde diplomatique» я настаивал, что российский социум — это общество индивидуализированное, в котором каждый стремится избрать свою стратегию успеха или выживания и готов в той или иной степени нести ответственность за последствия. Власть в разные времена (а при Путине — особенно эффективно) девальвировала стратегию коллективных действий, что препятствовало консолидации любого оппозиционного движения.
И сейчас следовало бы признать, что в пассивном и инертном обществе коллективные действия имеют мало шансов не то чтобы на успех, но даже на появление — в отличие, замечу, от действий массовых, не требующих чёткой координации и единого руководства (иллюстрацией для России выступает сравнение масштабов протестной активности — например, в 2011-2012 или 2018 гг. с численными параметрами бегства от мобилизации). Вызвать первые антипутинские диссиденты не в силах, но спровоцировать вторые сама кремлёвская верхушка способна несколькими непродуманными решениями.
Будут ли они приняты и когда — вот вопрос, от ответа на который зависят перспективы взятого Кремлём в заложники общества.
