— Кто ж так людей из тюрьмы встречает? — сказал мне таксист в Лабытнанги. И я теперь, когда вышли на свободу некоторые наши политзаключенные, то и дело вспоминаю эти его слова — кто ж так встречает из тюрьмы людей?
Дело было давно, больше десяти лет назад. Тогда одного из героев Дела ЮКОСа Платона Лебедева отправили сидеть в полярную строго режима колонию в Харпе (ту самую, где погиб теперь Алексей Навальный), и меня с фотографом Василием Шапошниковым (царство небесное) редакция отправила разузнать, как там — расспросить по возможности местных жителей и, если получится, сфотографировать этот самый режимный объект.
Местных жителей, многие из которых в колонии работали, я расспросил без всяких нежелательных последствий, а про режимный объект выяснилось, что хоть к нему и не подойдешь на выстрел, но зато с железнодорожной насыпи вся колония как на ладони, и с длиннофокусным объективом можно фотографировать не только бараки и стоящую посреди зоны церковь, но и лица заключенных и конвойных.
За этим занятием — подробным фотографирование режимного объекта с железнодорожной насыпи, моего фотографа Васю Шапошникова и застукали сотрудники местного ФСИН. Ну, и задержали, конечно. Приняли, что называется.
Теперь за такое вменили бы как минимум шпионаж и посадили бы лет на двадцать, а тогда (о, благословенные вегетарианские времена!) достаточно было пары моих звонков начальнику ФСИН и директору тюрьмы, чтобы Васю отпустили, не продержав даже и суток:
— Приезжайте, забирайте дурака вашего и валите отсюда, чтоб духу вашего не было, б….! — сказал мне конвойный офицер по телефону.
Я вышел из гостиницы в Лабытнанги, ближайшем к Харпу более или менее городе, поймал такси и сказал таксисту, что мне надо в Харп и обратно.
— Куда в Харп? — переспросил таксист.
— В тюрьму, — отвечал я. — Товарища оттуда забрать.
Таксист даже ударил по тормозам. Оглядел меня придирчиво, убедился, что у меня нет никакой поклажи и сказал:
— Кто ж так людей из тюрьмы встречает! — и безнадежно покачал головой.
— А как надо встречать? — спросил я.
— Ладно, поехали, из Москвы что ли? — резюмировал таксист, разворачиваясь через сплошную. — Из самой Москвы?
И повез меня не в Харп вовсе, а сначала в их шоферскую столовую, где дородная повариха готовила очень вкусную и совсем домашнюю еду. Там в столовой таксист велел мне взять восемь котлет, гору жареной картошки, салат из морковки и редьки с майонезом, соленые огурцы, буханку хлеба и лимонад Буратино. Потом мы заехали в магазин и купили две бутылки водки. Потом таксист завез меня еще к какому-то дяде Лёне, который рыбачил на Оби, и у которого был свежевыловленный муксун. Муксуна дядя Лёня при нас настрогал на тонкие ломтики, посолил и заявил, что через десять минут это будет лучшая в мире закуска.
Со всеми этими яствами мы и предстали через полчаса перед воротами тюрьмы. Из ворот вышел Вася, и ворота за ним захлопнулись.
— Садись, сынок, садись, — сказал таксист, быстро развернулся и погнал прочь от этого проклятого места, и гнал до самых границ поселка, до бетонной стелы с надписью Харп.
Там таксист остановился, разложил еду на капоте автомобиля и сказал:
— Поешь, сынок, поешь. Выпей, тебе надо.
Мы выпили и закусили. Ни о чем не разговаривали. Выпивали и ели молча. Вокруг была лесотундра, тонкие корявые березки не выше человеческого роста. Почти от самого шоссе и почти до самого горизонта тянулось кладбище заключенных — черные столбики без имен, только с номерами.
Шофер проследил, чтобы мы доели всю еду и допили всю водку, и произнес великую фразу, которая полностью описывала общественно-политическую обстановку и внятно намечала стратегию сопротивления. Шофер сказал:
— Вот же п….-то, б…., поехали на х.!
