Я держусь от шторма в стороне: вообще-то много кто и до чего в разные времена докатывался.
Тот же Прокофьев (композитор блестящий, но жадный до денег и славы) вернулся из эмиграции в сталинский СССР и даже не пикнул, когда его жену Лину закатали в лагеря.
Герберт фон Караян дважды вступал в нацистскую партию (в Австрии и в Германии).
Шостакович писал «Песнь о лесах», воспевающую идеи товарища Сталина о лесополосах (и в партию тоже вступил).
Но я порой предпочитаю жить в статусе инопланетянина, которого текущий момент не волнует. (Прилетело ли мне уже за нравственный релятивизм? Нет? — Жду!) Я инопланетянин-меломан, так что опера меня интересуют очень.
Кричащим землянам скажу: нынешняя постановка «Семена Котко» не противоречит принципам жанра. Опера вообще не музейная вещь. Часто она способ разговора о современности. И я не про однозначно социальные оперы, типа «Консула» Менотти (там в диктаторской стране все пытаются получить визы). Я про классику. Так трактовал когда-то в Большом театре «Золотого петушка» Серебренников, и у него русского царя клевал в темечко сын гастарбайтерши…
Не все знают, что и предыдущая постановка «Семена Котко» с Гергиевым за пультом (в Мариинском театре, ставил Юрий Александров) тоже была идеологизированной. Там, когда партизан Котко всех побеждал, из-под земли вдруг вырастала гигантская голова условного Берии. Спектакль получил «Золотую маску» (за Берию в том числе). Гергиев — большой поклонник Прокофьева, не знали?
Я на тот спектакль пошел, когда он уже сыпался. Плохо двигались, плохо пели. Александров спектакль не обновлял, потому что рассыпался сам. Он возглавил «Санкт-Петербург Опера», заточив эту сцену под халтуру для простачков, решивших причаститься культуре.
Мариинский театр переживал параллельный процесс. Гергиев превращал Мариинку в музыкальный сетевой магазин типа «Пятерочки». В сезон белых ночей — до двенадцати спектаклей в день (сосиски «Кампомос», сегодня у нас акция!). Шесть составов оркестра, лучший из которых играл на уровне немецкого категории »B». (Высокий уровень, но не высший). Появлением на репетициях Гергиев не баловал.
Если в репертуаре появлялась опера в концертном исполнении, — значит, полноценная премьера у Гергиева должна была скоро случиться в Европе. Домашний театр Карабаса-Барабаса. И когда я пошел смотреть «Котко», Гергиев продириживал им никак. В буквальном смысле. К пульту вместо него вышел некто патлатый. В зале переглядывались: шли конкретно на Гергиева. Я уткнулся лицом в ладони. Дирижер Смелков. Замены случаются всюду. Но тогда их объявляют, в программки вносят изменения. А тут — вообще ничего. Смелков у Гергиева был дирижером без имени. В него плюнули, он утерся. А Гергиев, вон, расцеловал бога войны в зад. И облизнулся…
Я это утирание и облизывание не собираюсь шеймить.
Потому что у меня давно нет иллюзий в отношении ни Гергиева, ни Путина, ни вообще человечества. Человек биологически — зверь, а эволюцию движет не мораль, а приспособляемость и выживание. И ты сначала, ползая на пузе, выживи, — а уж потом расцветет культура, основанная на легенде о парне, принявшем смерть на кресте. С ее оперой, ресторанами высокой кухни и осуждением Иродов. Я не оправдываю ползающих и приколачивающих кресту. Я констатирую. Человек –компьютер, способный запустить любую программу: от нежности до садизма. Иисусы, Аввакумы, Навальные — исключения.
В истории одной из наимерзейших стран нашего континента (я про гитлеровскую Германию) удивительно не только то, что ценители Шуберта стали нацией негодяев. А то, как нация негодяев, даже не покаявшись, стала строить свободную, преуспевающую антифашистскую страну. И даже самая подробная книга об этом, «Волчье время» Харальда Йенера, процесс лишь иллюстрирует, но не объясняет. Значит, очеловечивание возможно?
И переобувание на лету меня не пугает. Что плохого было в том, что фон Караян снял нацистскую повязку? Что ж плохого будет в том, если Маргарита Симоньян напишет про себя при Путине книгу? Написал же бывший эсэсовец Гюнтер Грасс «Луковицу памяти» — отличная вещь, перо нобелевского лауреата!
Меня страшит другое. Бывают программы, которые уничтожают своих носителей. При фашистских режимах писатели исчезают. Я не знаю ни одного любимчика Гитлера или Сталина, кто написал бы хоть что-то приличное. Боюсь, и при Путине у писателей иного спасения, кроме эмиграции, нет. Уже сейчас книги эмигрантов на голову выше книг оставшихся.
А вот у музыкантов шанс выжить есть. И у Гергиева. Его слабость — даже не задранные темпы в духе пожара в шашлычной, а кособокий менеджерский талант. Он считает, что всего должно быть много и все должно быть централизовано и объединено. Он как Путин, которому важно любой ценой присоединить Украину. Возможно, отсюда у них и симпатия.
Но сгубила ли путинская опухоль Гергиева как дирижера? Сгубило ли путинское время тех, кто играл московскую премьеру «Котко»? Вот это действительно интересно. Потому что в России это вопрос выживания. А крики «Как они могли?!» я, инопланетянин, вежливо выслушиваю, но игнорирую.
Могли, могли. Могли сталинского «Котко», могли антисталинского, смогли путинского. У возмущающихся историческое время всегда упирается в лимит сегодняшнего дня. А у меня, инопланетянина, лимитов нет. Помрет Путин — и поставят в России прокофьевского «Котко» в новой, глубоко актуальной версии, где режим будет преследовать оппозиционеров, иноагентов и ЛГБТ+.
И за пультом будет прощенный, как Фуртвенглер или фон Караян, — Гергиев.
