Йоханнес Бласковиц, 1883 года рождения, сын пастора из Восточной Пруссии, был типичным офицером своего поколения. С отличием прошел Первую мировую, служил в рейхсвере, и был, по характеристике командования, «выдающимся специалистом по воспитанию войск».
Как и весь остальной рейхсвер, Бласковиц терпеть не мог Веймарскую республику с ее партийными дрязгами, но растущую популярность нацизма считал не лекарством, а симптомом недуга. И даже как-то публично заявил:
Если наци предпримут какие-либо глупые шаги, мы не побоимся крови и окажем им сопротивление силой.
Увы, глупых шагов Гитлер после «Пивного путча» больше не делал, придя к власти вполне законным путем, да еще под аплодисменты рейхсверовской молодежи. Два ключевых участника будущего заговора против фюрера — Хеннинг фон Тресков (1901 г. р.) и Клаус фон Штауффенберг (1907 г. р.) — были отпрысками древних аристократических родов, что не помешало им стать пылкими поклонниками национал-социализма еще до 1933 года.
Характерно, что на президентских выборах 1932 года фон Штауффенберг предпочел Гитлера даже любимцу армии, действующему президенту Паулю фон Гинденбургу, легендарному фельдмаршалу Первой мировой. Будущий заговорщик писал:
Идея фюрерства в сочетании с идеей народной общности, борьба с коррупцией, борьба с духом больших городов, идея расы и воля к новому миропорядку, определяемому Германией, представляются нам здоровыми и перспективными.
А потом началась Вторая мировая…
Генерал из «Армии спасения»?
В ходе Сентябрьской кампании 1939 года Бласковиц командовал 8-й армией, штурмовавшей Варшаву. По ее итогам он был произведен в генерал-полковники и награжден Рыцарским крестом, но в целом Гитлер остался им недоволен. Во-первых, он «проспал» польский контрудар на Бзуре, а во-вторых, когда фюрер спросил его, как сражался в Польше его любимый полк СС «Лейбштандарт», отозвался о полке как о «средней, еще неопытной, не заслуживающей особого упоминания части». И пока прочие генерал-полковники готовились к операции против Франции, Бласковиц был оставлен в Польше главнокомандующим, ему подчинялись части вермахта на оккупированной польской территории.
Именно в этом качестве 27 ноября 1939 года он составил доклад верховному главнокомандующему вермахта Вальтеру фон Браухичу, в котором резко раскритиковал действия СС и органов безопасности в Польше, развязавших зверский террор в рамках операции «Танненберг». Бласковиц предупреждал:
Нынешняя ситуация приведет к вооруженному сопротивлению и сделает невозможным использование страны в интересах военной экономики. Одними только силовыми мерами невозможно обеспечить безопасность и спокойствие в стране. В интересах как вермахта, так и гражданской администрации, чтобы в Польше царил приемлемый порядок, население было обеспечено самыми необходимыми средствами к существованию и бытовыми товарами, а экономика вскоре заработала.
А в другом докладе Бласковиц высказывал такое мнение:
Бессмысленно убивать несколько тысяч евреев и поляков, потому что, учитывая численность населения, это не уничтожит идею польского государства и не избавит от евреев. Напротив, такой способ убийства наносит огромный ущерб. Самый страшный ущерб, который наносит немецкому народу нынешняя ситуация, — это безмерное озлобление и моральное разложение, которые в кратчайшие сроки распространятся как эпидемия среди ценных военных кадров.
Бласковиц считал, что «при разумном обращении и эффективном немецком управлении поляки мирно и с удовлетворением работали бы на нас», а так немцы сами «вытесняют их в лагерь врага».
Некоторые историки склонны считать, что Бласковиц был возмущен не самой идеей радикальных мер, а лишь «любительским» терроризмом СС, который-де усложнял контроль над захваченной территорией. В конце концов, сам генерал подчеркивал, что военные трибуналы вермахта вынесли в Польше «около ста расстрельных приговоров», но это, что называется, по делу — за конкретные акты саботажа и незаконное хранение оружия.
Однако посмотрим на ситуацию глазами Бласковица.
Он прекрасно понимал, что его доклады в итоге лягут на стол Гитлеру и главе СС Гиммлеру. Как понимал и то, что пронять этих людей можно исключительно прагматичными соображениями, а не ссылками на христианскую мораль и права человека. Психические особенности адресатов диктовали и стиль аргументации. Британский историк Кристофер Кларк пишет:
Его протест был чем-то большим, чем просто критикой процедуры. Это было всеобъемлющее неприятие террористического истребительного курса СС, несомненно, подкрепленное христианской верой, которая для Бласковица была не пыльным отцовским наследством, а живой силой, искавшей практического выражения.
Прочитав доклады Бласковица, Гитлер назвал его инфантилом, не понимающим, что «невозможно вести войну методами Армии спасения», и приказал больше на ключевые командные должности не назначать. Бласковиц, до которого довели мнение фюрера, не сдался и в апреле 1940 года явился на доклад к главе Верховного командования вермахта Вильгельму Кейтелю с двумя папками, набитыми фотографиями садистски убитых эсэсовцами поляков. Кейтель не стал их даже открывать, заявив, что эти вопросы относятся к компетенции СС, а военных не касаются.
Бласковиц был отстранен от командования и переведен в резерв. Когда после победоносной кампании во Франции Гитлер щедро раздавал чины и награды, Бласковиц был единственным из тринадцати немецких генерал-полковников, не получившим звание генерал-фельдмаршала.
Заговорщики наносят удар
А что же фон Тресков и фон Штауффенберг? Они тоже участвовали в польской кампании, видели бесчисленные сожженные деревни, толпы беженцев — но никак по этому поводу не рефлектировали. Вот, например, что писал фон Штауффенберг домой:
Население — невероятная толпа, очень много евреев и полукровок. Народ, который, несомненно, чувствует себя комфортно только под кнутом. Тысячи пленных очень пригодятся нашему сельскому хозяйству. Они трудолюбивы, послушны и неприхотливы.
А мысли фон Трескова были целиком заняты перспективами предстоящей кампании во Франции. Когда же она, вопреки всем мрачным прогнозам, была блистательно выиграна вермахтом за шесть недель, восторгу его не было конца:
Все мое малодушие, в котором я с радостью признаюсь, испарилось перед лицом наших грандиозных успехов.
Восходящая звезда Генштаба, полковник фон Тресков был назначен начальником оперативного отдела штаба группы армий «Центр», которой командовал его дядя — генерал-фельдмаршал фон Бок. За несколько дней до нападения на СССР в штаб пришел подписанный Гитлером «приказ о комиссарах», предписывавший захваченных политработников Красной армии военнопленными не считать, а расстреливать на месте как «носителей сопротивления».
Тут фон Трескова проняло, и он немедля отправился к дяде с предложением:
– Ты должен сегодня же отправиться к Гитлеру, вместе с [командующими группами армий «Юг» и «Север»] Рундштедтом и Леебом. Вы должны вместе заявить: фюрер, вы обещали нам, что армию не обяжут выполнять преступные приказы. Теперь вы послали нам приказ, который однозначно является преступным. Мы отказываем вам в повиновении, если вы не отмените его.
– Да он же вышвырнет меня вон!
– Тогда ты, с точки зрения истории, по крайней мере, красиво уйдешь!
Разумеется, фон Бок отказался от этого «надежного как швейцарские часы» плана. Да и какого черта! Впервые его группу армий поставили на направление главного удара, да еще в решающей исход всей войны кампании, дав возможность вписать свое имя в военную историю Германии золотыми буквами. Жертвовать такой перспективой ради каких-то комиссаров?
К чести фон Трескова, он, в отличие от фон Штауффенберга, еще до первых поражений вермахта осознал, что служит преступному режиму. И такие акции СС, как уничтожение в октябре 1941 года всего еврейского населения города Борисов, только укрепили его мнение.
Адъютант фон Бока граф Карл фон Харденберг вспоминал беседу с фон Тресковом летом 1941-го:
Мы уже поняли, что никакие попытки увещевания людей, призванных управлять страной, не приведут к успеху. То ли из-за необычайной способности Адольфа Гитлера внушать свои идеи другим, то ли из-за недостатка гражданского мужества у немцев, не нашлось никого, кто попытался бы, используя все возможности своего положения, выступить против преступных приказов.
Оставалось перейти от увещеваний к действиям. Проблема заключалась в том, что для успеха заговора против Гитлера нужно было занимать определенные позиции в командной структуре вермахта — никакой иной реальной силы, способной бросить вызов фюреру, внутри рейха не существовало. Так что фон Трескову одновременно приходилось и ревностно исполнять свои служебные обязанности, и плести заговорщицкие сети.
Несколько раз он был на волосок от успеха. 13 марта 1943 года Гитлер вылетал из Смоленска после совещания в штабе группы армий «Центр». Фон Тресков передал знакомому офицеру коробку с двумя бутылками французского коньяка — якобы подарок берлинскому приятелю. В коробке была взрывчатка с часовым механизмом, но посланник бросил ее в багажное отделение, где от холода детонатор замерз и не сработал.
20 марта 1943 года генерал-майор Герсдорф вызвался взорвать себя вместе с фюрером при посещении тем выставки трофейного советского оружия. Но взрывной механизм в кармане шинели Герсдорфа был установлен на 10 минут, а Гитлер завершил визит всего через 2 минуты. Генерал едва успел скрыться в уборную, чтобы разрядить бомбу.
21 ноября 1943 года еще один смертник-доброволец капитан Бусше был отправлен в Берлин в качестве «манекена» для презентации фюреру новой униформы, разработанной по его приказу. Он должен был подорвать себя и Гитлера спрятанными в карманах гранатами. Однако накануне британские бомбардировщики уничтожили здание с комплектами новой униформы, и демонстрацию отменили.
Инициатива перешла к фон Штауффенбергу, который, став начальником штаба Резервной армии, оказался единственным из заговорщиков, получившим регулярный «доступ к телу» Гитлера. 20 июля 1944 года он попытался подорвать фюрера на совещании в «Волчьем логове», но тот отделался контузией. Операция «Валькирия» по свержению нацистского режима провалилась, фон Штауффенберг был немедленно расстрелян, гестапо рыло землю в поисках его сообщников. Узнав о провале, фон Тресков в попытке замести следы и избавить свою семью и товарищей от репрессий, подорвал себя гранатой, имитируя гибель от рук партизан.
После того как «провидение» в очередной раз защитило Гитлера, немцы по всему рейху собирались на массовые митинги, чтобы потребовать расправы над «предателями». Народный энтузиазм превзошел все ожидания Геббельса: казалось, никогда прежде фюрер не был так любим, как после покушения 20 июля.
Многие генералы прислали Гитлеру клятвенные ручательства своей преданности. Среди них была и телеграмма, заверявшая фюрера, что солдаты группы армий «G» «еще теснее сплотятся вокруг вождя немецкого народа после этого ужасного преступления». Подпись: генерал-полковник Бласковиц.
Бласковиц сражается до непобедного конца
В конце 1940 года Бласковицу подыскали подходящую должность вдали от больших дел: командующим 1-й армией, дислоцированной в оккупированной Франции. Его задача состояла в подготовке резервов для Восточного фронта. Справлялся он с этим так успешно, что в мае 1944 года был повышен до командующего группой армий «G» на юге Франции.
Командир такого уровня, конечно же, был бы отнюдь не лишним в заговоре. И его участники, зная о репутации Бласковица как чуть ли не открытого оппозиционера режиму, попытались его на сей счет прощупать. Результат оказался разочаровывающим. «Беседа с Бласковицем не принесла особых результатов, — записал Ульрих фон Хасселл в своем дневнике. — Он в основном смотрит на вещи с чисто военной точки зрения».
«Чисто военная точка зрения» была такова: во время войны нельзя покушаться на верховного главнокомандующего, ибо это может привести к гражданской войне и развалу фронта — и тогда «большевистские орды» ворвутся в Германию. Так полагали многие военные, отказавшиеся от участия в заговоре. На довод о том, что если так будет продолжаться, «орды» все равно ворвутся, обычно следовал ответ: фюрер уже столько раз выбирался из самых отчаянных ситуаций — и сейчас придумает какую-нибудь комбинацию.
Так что Бласковиц продолжал муштровать солдат, а попутно боролся с французскими партизанами, стараясь, впрочем, не слишком марать руки и неустанно требуя от подчиненных «по возможности соблюдать нормы международного военного права».
В августе 1944-го американцы высадились на юге Франции, как раз в этот момент рухнул немецкий фронт в Нормандии, и группа армий Бласковица оказалась меж двух огней. Он проявил недюжинную твердость и мастерство в управлении войсками, не дал себя окружить и отошел к Рейну в полном порядке, за что был награжден Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В январе 1945 года его перевели на должность командующего группой армий «H» на северном фланге Западного фронта.
Здесь Бласковиц отличился упорной обороной и неустанными призывами к войскам держаться до последнего «ради будущего нашего народа». 5 марта 1945 года он подписал приказ о создании военно-полевых трибуналов ускоренного производства и объявил, любой солдат, покинувший свое подразделение, будет расстрелян по их приговору без суда и следствия.
После краха Западного фронта в апреле 1945-го остатки группы армий «Н» были окружены в Голландии, но продолжали отчаянное сопротивление даже после смерти Гитлера. И только 5 мая по прямому приказу преемника фюрера адмирала Деница, стремившегося сдать как можно больше германской территории англо-американцам, а не Красной армии, Бласковиц капитулировал.
По возвращении из штаба 1-й канадской армии, где шли переговоры о сдаче, он первым делом отменил расстрел 30 заложников, которых должны были казнить в ответ на акции голландского подполья. Поэтому последними погибшими во Второй мировой на территории Голландии стали два пойманных немецких дезертира. 13 мая (!) они были расстреляны по приговору немецкого военно-полевого суда на основании приказа от 5 марта. Это последний известный случай казни военнослужащих вермахта самими немцами.
Что касается Бласковица, то в 1948 году его привлекли к суду над немецкими генералами в Нюрнберге по целому букету обвинений, начиная от «ведения агрессивной войны» и до «незаконного использования гражданских лиц на строительстве укреплений». В ходе следствия выяснилось, что по сравнению с остальными подсудимыми он выглядит чуть ли не ангелом – большинству их них в качестве одного из главных пунктов обвинения вменили исполнение того самого «приказа о комиссарах».
Адвокату Бласковица намекнули, что оправдательный вердикт у него уже в кармане. Судьи даже намеревались сделать его положительным примером того, как могли бы вести себя офицеры вермахта — ведь Бласковиц хотя бы протестовал против творимых зверств! (Вопрос о реалиблитации заговорщиков 20 июля тогда не стоял даже теоретически — большинство немцев продолжало считать их предателями.)
Но генерал сам вынес себе приговор: 5 февраля 1948 года Бласковиц покончил с собой, прыгнув в ротонду нюрнбергского дворца правосудия.
Двое самоубийц — но таких разных
Формально, по «анкетным данным» фон Тресков и Бласковиц кончили одинаково — самоубийством. И все-таки разница есть.
Оба они знали о преступлениях, творимых вермахтом и СС. Бласковиц, по словам историка Петера Хоффмана, оказался «достаточно моральным, чтобы возражать Гитлеру, но слишком верноподданным, чтобы восстать». У этой верноподданости были свои причины. Сам он признался на следствии:
Поначалу Гитлер добился результатов, которых все мы горячо желали. Все немецкие офицеры считали, что война, направленная на устранение политических и экономических потерь, вызванных созданием Польского коридора, является печальным, но священным долгом.
Немецкий генерал, считал Бласковиц, обязан исполнять приказы законной власти; не участвовать в «политической борьбе»; не нарушать присягу; иметь холодную голову профессионала, горячее сердце патриота и, желательно, чистые руки. Он этому своему кредо и следовал.
Но ведь и фон Тресков легко мог бы перевестись с престижной должности на Восточном фронте туда, где не нужно марать рук. Однако для него важнее оказалось свергнуть преступный режим, а не остаться лично незапятнанным. Хотя что значит «незапятнанным»? Заговорщики прекрасно понимали, что их собственный народ назовет их иудами (и действительно, моральная реабилитация «людей 20 июля» началась в Германии только в 1960-1970-х). Но, как выразился фон Штауффенберг, «если мы не попытаемся, то будем предателями собственной совести».
Фон Тресков уходил из жизни с сознанием выполненного долга — он сделал все, что было в его силах, и не его вина, что череда случайностей сложилась не в пользу заговорщиков. Перед тем как подорвать себя гранатой, он сказал товарищу по заговору Фабиану фон Шлабрендорфу:
Господь однажды пообещал Аврааму, что не погубит Содом, если в городе найдутся хотя бы 10 праведников, и я надеюсь, что Он ради нас не уничтожит Германию.
Конечно, были десятки других причин, по которым Германия не была уничтожена. Но и эта — не из последних.
После 20 июля у фон Трескова не было выбора, но почему Бласковиц покончил жизнь самоубийством? Кристофер Кларк пишет:
Стабильность и эффективность нацистского режима зависели не столько от поддержки фанатичных приверженцев, сколько от молчаливого согласия и условной поддержки большинства, чьи интересы и мировоззрение лишь частично совпадали с интересами и мировоззрением политического руководства.
Люди, известные принципиальным несогласием с отдельными «отклонениями» режима, но тем не менее продолжавшие ему верно служить, оказались куда лучшей «рекламой» нацизма, чем его самые ярые адепты. Именно на них равнялось большинство немцев.
Видимо, к похожей мысли пришел и Бласковиц, и она оказалась для него невыносимой. Генерал понял, чем заплатил и он сам, и весь немецкий народ за «результаты, которых все мы горячо желали». Ликвидация ненавистного «польского коридора» оказалась только началом…
А вместе Бласковиц и фон Тресков преподали диктаторам интересный урок: смертельная угроза скорее будет исходить от прозревших сторонников, чем от записных диссидентов.
