Россия снова и снова меня настигает. Я представляю ее себе как нечто бесформенное, гигантское, подобное кракену. Она чует меня, тянется щупальцами, шарит ими — и вылавливает! Она захватывает мою голову, расползается в ней, словно кошмарный сон, в котором нет выхода.
Я хочу бежать из собственной головы, но это ощущение — роскошь. Другие вынуждены бежать из своих домов, из своих городов, из своей страны, прочь от родственников, домашних животных, школ, магазинов и кладбищ — от опасности, от российских солдат, от ракет и бомб.
Россия настигает их.
Чем сильнее мы устаем, тем легче Россия настигает и нас. Наша усталость, уныние — тоже оружие Кремля, в том числе и в нынешней борьбе вокруг мирного плана. Кремлю в конечном счете все равно, сколько будет длиться война и насколько колоссальными окажутся его потери. Преимущество уличного громилы перед цивилизованным противником в том, что ему нечего терять. Он не боится за свои зубы, за свой нос, ему не нужно сохранять лицо — ни в каком смысле.
Демилитаризованная зона, по версии Кремля, — это российская территория
Поэтому Россия может продолжать воевать и одновременно настаивать на условиях, которые не заслуживают называться миром. Под демилитаризованной, нейтральной зоной в Донбассе, находящейся в центре переговоров, Кремль де-факто понимает российскую территорию: «Там будет Национальная гвардия Росгвардия, там будет наша полиция, там будет всё, что необходимо для поддержания порядка», — заявил советник Путина Юрий Ушаков, указав именно на ту силу, которая отвечает за разгон протестов. «Эта территория, — продолжил он, — будет полностью контролироваться Российской Федерацией — [мы захватим ее] если не путем переговоров, то военным путем». Между тем часть этой зоны — самый укрепленный район Донбасса, самый мощный оборонительный вал, защищающий не только Украину, но и всех нас в Европе от путинской армии, от российской «освободительной» миссии: Россия якобы хочет освободить Украину от нацистов.
Нацисты в Украине — это, должно быть, 1941 год, когда первые немецкие бомбы упали на Киев, и моя бабушка вынуждена была бежать с моим четырехлетним отцом, а мой дед ушел на фронт и вернулся оттуда тяжело раненым. Когда семья после войны вернулась в свое местечко, все еврейское население было уничтожено — одиннадцать тысяч человек! Холокост!
Теперь, восемьдесят лет спустя, мои родственники — немногие, кто еще живет в Украине, — снова вынуждены бежать от бомб, на сей раз российских. А мой отец говорит мне: моя жизнь началась, когда там была война, и к концу моей жизни там снова идет война. А его спутница жизни, тоже украинская еврейка пишет: наши родители и деды, погибшие там, так и не обрели покоя; теперь взрывают даже их могилы.
Россия представляет свою агрессию как «борьбу света и тьмы»
Россия настигает их. Уже четыре года, нет, уже двенадцать лет она устраивает в Украине невообразимый террор, погружает ее во тьму. Россия насилует женщин, похищает детей, разлучает семьи, пытает солдат, разрушает города, уничтожает памятники культуры, грабит музеи. Это знают — после почти четырех лет войны — все, кто хочет знать. Об этом рассказывают украинские беженцы, политики, художницы, музыканты, журналистки. Это описывают — более или менее отчетливо — российские оппозиционеры. Это показывают западные СМИ.
В социальных сетях мне часто вменяют в вину, что я якобы распространяю ложь по заданию НАТО, которое еще и платит мне за нее. Потому что в эту ужасную правду многие не хотят верить. Такое устойчивое недоверие к истине, скепсис в отношении даже к официальным каналам и тем более к независимым репортерам, да просто — к очевидным фактам тоже в значительной степени заслуга России. Говорят, что первой жертвой войны всегда становится правда, но в нынешней войне правда умерла еще до ее начала. Не атомная бомба, а ложь, искажения, фундаментальное недоверие, да — полная перверсия самого понятия истины стали самым сильным оружием Кремля. Неправда распространяется не слишком быстро, но неудержимо, обладает бесконечным радиусом действия и способна бесшумно разлагать целые политические системы.
Россия делает из себя изгоя
Много раз за последние четыре года я задавался вопросом: для чего, для кого я вообще пишу, что могут все эти статьи, что могут слова, что может литература против войны? Почти ничего. Поэтому я, к сожалению, и не состою в платежной ведомости НАТО. Но одному литература все же учит: быть внимательными к языку. Тот, кто лжет, будет наказан самим языком. Метафоры сопротивляются, и искажающий истину разоблачает себя сам.
Россия выдает свое вторжение в Украину как священную борьбу света и тьмы — и одновременно атакует украинскую энергосистему, погружая страну во тьму.
Она заявляет, что хочет вернуть себе изначальное величие, — но превращает себя в изгоя.
Она якобы борется с фашизмом в чужой стране, президент которой — еврей, но у себя выстраивает фашизоидную систему, новую идеологию рашизма.
Она изображает себя — с помощью таких «мыслителей», как Александр Дугин, — поборницей плюралистического мира, но борется со всем, что хотя бы намеком возражает ее представлениям о «традиционных ценностях».
Она рядится в освободителя, но сажает за решетку тысячи людей по политическим причинам, какими бы смехотворными эти причины ни были.
Она пропагандирует лозунг «Своих не бросаем!» — и ничуть не заботится о вернувшихся с войны, об искалеченных, о беженцах с территорий, оккупированных Украиной.
Возникает резкий контраст с тем абсурдным нарративом жертвы, который даже после четырех лет войны продолжает воспроизводиться и использоваться для оправдания военной агрессии — в том числе здесь, в Европе: мол, Путин и Кремль всего лишь защищаются от натиска Запада, отстаивают интересы российского народа.
Тем, кто в это верит, стоит посмотреть на то, что происходит в самой России с тех пор, как она начала полномасштабное вторжение в Украину. В России они увидят, что ожидают каждую страну, аннексированную Россией или контролируемую ею через марионеточный режим. Беларусь уже в полной, если не в большей мере такова, постепенно таковой становится Грузия.
Сегодня особенно справедливо то, что поэт Генрих Гейне когда-то сказал о России: эта страна действует террористически по отношению к самой себе.
Изматывание — оружие Кремля
С одной стороны, внутри страны сознательно поддерживается видимость того, что повседневная жизнь продолжается в непрерывной нормальности; власти не хотят слишком тревожить людей, люди не хотят слишком сталкиваться с реальностью. С другой стороны, реальность все трудней скрывать: сотни тысяч погибших и искалеченных российских солдат; каждый день, по подсчетам «Медиазоны» и Би-би-си, добавляется более ста покойников.
И каждый день вернувшиеся с войны совершают преступления, зачастую безнаказанно, поскольку обладают как бы военным иммунитетом. Неправедное, политически мотивированное правосудие, коррумпированные суды, постыдные показательные процессы, ежедневные аресты, жестокие пытки и убийства спецслужбами стали обыденностью.
Права женщин попираются официально.
Репрессии против сексуальных, религиозных и этнических меньшинств, подавление инакомыслия, ура-патриотизм, национальная ненависть и расизм — при активном содействии государства — повсеместно нарастают. Экономика надрывается в отсутствии нормальных инвестиций и рабочей силы. Иностранные компании покинули страну, расхваленный чиновниками «импортозамещающий» курс стал источником всеобщих насмешек. Общество стареет. Деловые, политические, дипломатические и культурные связи с Западом утрачены, и тот, кто не хочет потерять личные связи или свободу, уезжает.
Мы устали от войны, даже не находясь на войне
Пропаганда, агитация и грубая улично-хулиганская риторика формируют медиапространство. Школы, университеты, да даже детские сады превращаются в инструменты индоктринации и мастерские фальсификации истории. Культура приведена к жёсткой лояльности государству и поставлена на службу милитаристской травле, прославлению и музефикации военных преступлений. Для прогрессивного мира русский язык и русская литература находятся под своего рода общим подозрением. Свирепствует цензура, распространяется самоцензура, расцветает доносительство. Завистливые контролёры, беспринципные оппортунисты, расистские империалисты, фашисты, шовинисты, реваншисты — словом, авторитарные характеры всех мастей — получают свое. Как писала Ханна Арендт:
Тоталитаризм, придя к власти, всегда заменяет все первоклассные таланты — независимо от их симпатий — теми чудаками и болванами, чей недостаток интеллекта и креативности является лучшей гарантией лояльности.
Страну, которая после распада Советского Союза едва начала дышать, снова лишают воздуха. Как «постепенное внедрение тоталитарных практик» описывает это историк и правозащитник Сергей Лукашевский:
Российское общество боится государственной власти и распада государства больше, чем последствий политики Путина. Консолидация власти происходит одновременно со снижением поддержки. Какая тенденция возьмет верх, во многом зависит от внешних факторов — от санкций и от способности Украины противостоять военной агрессии.
Поэтому лучшая возможность для российского общества заключается в том, чтобы оно было вынуждено — извне, через победу Украины или через потрясение — изменить свою структуру. В этом же состоит и главный шанс Европы. Пока российское государство головорезов не распалось, для Европы не может существовать надёжной архитектуры мира.
Мы хотим сбежать из собственных голов, мы устали от войны, даже не находясь на войне. Потому что Россия нас настигает. Шаг за шагом заразная кремлевская болезнь, антидемократическая паранойя, зараза, растекающаяся из Москвы, завоевывает наше духовное пространство. Она превращает наши мозги, наши разговоры, наши каналы, наши социальные платформы, даже наши парламенты в территорию своего террора. Она одновременно и средство, и цель гибридной войны, чьи губительные последствия немецкие спецслужбы только что вскрыли — прежде всего манипуляции выборами со стороны российского внешнего разведывательного управления ГРУ. Россия запугивает, сеет недоверие, заражает нас ядом безразличия.
Изматывание — оружие Кремля, и я тоже устал, я исписался, я больше не могу смотреть российские новости, потреблять пропаганду, выносить военные ужасы.
Я хочу сбежать из собственной головы, но я знаю, что Россия меня настигнет.
