Но это не совсем так. То есть антисемиты действительно есть, их немало, и они активны, но гораздо больше тех, кто просто живет в кругу привычных представлений и привычек и просто экономит усилия, ленится думать.
Собственно, так поступаем мы все, только наши привычки кажутся нам нормальными и естественными, а чужие — нет. Чтобы победить, нужно понимать, с кем мы имеем дело и что нам мешает.
Англосаксы и Ближний Восток
Давно замечено, что в разных культурах существуют разные риторические стратегии, и англосаксонский мир в этом смысле во многом противоположен Ближнему Востоку.
Например, у англичан и американцев всякое честное утверждение должно сопровождаться разумными возражениями и ответами на них, причем лучше с возражений начать: да, мы все устали, но давайте сделаем то-то и то-то, потому что это правильно и хорошо. На Ближнем Востоке, напротив, возражения принципиально игнорируются, а всякие «да, но…» и «с другой стороны…» понимаются как слабость, уступка врагу, а то и прямое предательство.
Далее, англичане и американцы обычно следуют строгой логике: вот тезис — вот его доказательства. Доказали первый тезис — только тогда можем переходить ко второму, но лучше, чтобы тезисов было не слишком много. Пафос вообще неуместен, особенно для англичан, гораздо лучше добавить немного иронии. На Ближнем Востоке дела обстоят ровно наоборот: публичные выступления насыщены пафосом, они взывают не столько к логике, сколько к чувствам.
Кстати, о чувствах. Важнейшее из них для ближневосточного человека — ощущение своей принадлежности своей семье и общине, своему народу, религии и государству. Посмотрите, как стремятся в армию израильские резервисты, как буквально вся страна старается помочь солдатам и разместить беженцев, и станет ясно, как это здорово. Нельзя сказать, что такое невозможно в Британии или США, но там намного выше ценность отдельной личности, что тоже очень хорошо. Просто устроено по-другому.
Ближний Восток — далеко не единственный регион, где риторические стратегии отличаются от англосаксонских. Возьмем принцип «не переходить ко второму тезису, пока не завершим доказывать первый». В русской риторической культуре (она в этом очень близка французской) высоко ценятся как раз замечания на полях, небольшие уходы в сторону, которые позволяют поставить высказывание в более широкий контекст, показать эрудицию. Опять-таки, свои плюсы есть у того и другого подхода.
А на Дальнем Востоке, в классической китайской (докоммунистической), японской и корейской риторике вообще не уместны прямые призывы, там принято мягко подводить собеседника к самостоятельному выводу. Японская поэзия это очень хорошо отражает: она говорит о цветах жасмина и лягушке у пруда, а что на сердце у человека, это ты должен понять сам, иначе слишком грубо.
Конфликт нарративов
Поскольку английский язык давно и прочно удерживает статус всемирного и господствует в науке, англо-американский риторический стиль часто воспринимается как всеобщий, «правильный» для всех в равной мере, хотя, конечно, это далеко не так. Вот, скажем, ближневосточный человек начинает с пафосных эмоциональных заявлений о судьбе своего народа — американцу это непривычно и даже дико. А когда американец высказывает озабоченность, призывая в то же время не забывать о… – в свою очередь, на дыбы встает израильтянин и записывает американца в пособники врагов.
Но дело обстоит еще хуже, потому что у каждой стороны есть свои фундаментальные нарративы. Любое новое событие люди по умолчанию приравнивают к ним и оценивают соответственным образом. Не случайно израильтяне разговор о территориях начинают обычно с пророка Моисея, что, конечно, вызывает изумление у американского студента, чьи предки ступили на землю Америки лет сто, в лучшем случае триста назад. И что, про второе тысячелетие до нашей эры — это вы сейчас серьезно?
Еще один основополагающий нарратив для граждан Израиля — история Холокоста (и в самом деле, 7 октября словно повторились события 80-летней давности). И все отлично помнят не только про зверства нацистов, но и про то, как равнодушно смотрели на них добропорядочные западные граждане, как не пускали к себе еврейских беженцев еще в 1930-е, как не хотели союзники разбомбить хотя бы подъездные пути к лагерям смерти, когда первые из них уже были освобождены и страшная правда открылась всем. Поэтому фраза «для них никогда ничего не значит смерть наших детей» сама готова сорваться с губ.
Но у Запада свои нарративы, в частности, антиколониальный. Франция, к примеру, долго воевала в Индокитае и Алжире, а потом просто ушла из колоний, чтобы не проливать лишней крови. И когда рядовой француз слышит что-то про сектор Газа, ему представляется что-то вроде Алжирской войны (а американцу — Вьетнамской), и логичный вывод, который он отсюда делает, звучит примерно так: предоставьте им самим разбираться со своей землей, вам и им станет от этого только лучше.
Взглянуть на карту и заметить, что сектор Газа не отделен от Израиля морем или океаном, а тем более прочитать что-то по истории конфликта и нынешнему положению дел такому человеку обычно недосуг.
Еще Европа в двух мировых войнах и многих диктатурах выстрадала принципы личной ответственности каждого человека перед законом, недопустимости коллективных наказаний и т. д., и потому для европейских глаз и ушей кажутся совершенно недопустимыми те речи, в которых эти принципы не упоминаются, уж не говорю — оспариваются.
Две идентичности Израиля
Одна из самых притягательных черт государства Израиль — его потрясающее многообразие. Он еврейский, но в нем множество нееврейских и, в частности, арабских граждан, он бывает очень религиозным и совершенно светским, он настоящий ближневосточный — и в то же время он островок Запада на Ближнем Востоке, с демократическими институтами и свободой самовыражения.
С восточным коллективизмом сочетается европейское уважение к личности: ты можешь быть разным, и ты ценен своей уникальностью. Жертвы — это не просто цифры статистики, это уникальные имена и судьбы, и в Яд Вашем, и теперь в южных киббуцах.
В этом сила Израиля, но в этом и его уязвимость. Европейцы слишком часто ждут от него, что он будет Европой, когда ему, чтобы выжить, приходится быть Ближним Востоком.
На самом деле мы видим на множестве примеров, что «Цахал» никогда не практиковал ковровые бомбардировки (как в Дрездене в 1945 г.) и не практикует их теперь, что жизни гражданских для него всегда были и остаются значимы.
Но я хочу напомнить, что, если мы хотим быть услышаны, мы должны хотя бы попытаться говорить с людьми на привычном им языке, используя привычный им круг понятий, и не записывать их сходу во враги.
