Горящие мосты

Юрий Ковалев помнит, как кто-то из его старших коллег обиделся, когда он в 2003 году переехал в США, чтобы стать постдоком в Национальной радиоастрономической обсерватории. Он мог бы остаться в России, где защитил докторскую диссертацию в Институте физики им. Лебедева, одном из старейших и престижных научных центров страны. С чего бы ему захотелось уехать? «Мне казалось, что это естественно, раз мы теперь стали частью большого мира», — говорит он.

Однако по прошествии нескольких лет Ковалев вернулся: его влекла сила российской науки, ее потенциал. Он вернулся в Институт им. Лебедева, чтобы присоединиться к международному проекту «Радиоастрон» — к работе над виртуальным телескопом, соединяющим находящиеся в США и других странах наземные радиотелескопы с российским космическим аппаратом. При помощи этой системы Ковалев и его коллеги получили изображения в беспрецедентно высоком для астрономии разрешении, в том числе ультрачеткие снимки струй, выбрасываемых из сверхмассивных черных дыр.

Ковалева также воодушевлял рост расходов на НИОКР в России, которые в совокупности составляли около 1,2% ВВП страны — пусть и вдвое меньше, чем в более развитых странах, но зато гораздо выше, чем в лихие 1990-е годы. Российские ученые модернизировали свои лаборатории, публиковались в высокорейтинговых журналах и приспосабливались к тому, что финансирование науки смещается в сторону грантов с конкурентным отбором. И работать в институте Лебедева было прекрасно. Он активно сотрудничал с ЦЕРН, европейской лабораторией физики элементарных частиц близ Женевы, а также имел собственный центр высокотемпературной сверхпроводимости, задуманный еще Виталием Гинзбургом, одним из семи лауреатов Нобелевской премии, работавших в институте. «У нас была свобода передвижения и свобода в выборе направлений работы», — говорит Ковалев.

Но всё изменилось. В 2010-х годах политическая обстановка в России начала постепенно ухудшаться, по мере того как президент Владимир Путин усиливал давление на гражданское общество. Для многих ученых вторжение в Украину в 2022 году стало последней каплей. Многие из них уехали на Запад по политическим и личным причинам, а те, кто остался, сталкиваются с последствиями санкций, затрагивающих в том числе поставки базовых лабораторных принадлежностей. Международное сотрудничество практически схлопнулось, и новых проектов не предвидится, говорит Ковалев, который в 2022 году вновь уехал из страны, на этот раз в Германию. «Это огромная проблема, и мы пока ещё не чувствуем ее масштабы и последствия в полной мере», — говорит он.

Из-за жесткой политики Кремля в отношении инакомыслия и свободы слова теперь стало рискованно высказывать собственное мнение в том числе и о проблемах в науке; несколько находящихся в России исследователей, с которыми связался журнал Science, отказались от интервью. Один экономист, попросивший об анонимности, говорит, что эмигранты не должны критиковать тех, кто, оставшись в России, открыто не высказывает протест против войны или правительства. «Они упрекают нас в том, что мы молчим. Хорошо, милости просим: возвращайтесь и все нам расскажите», — говорит экономист.

Для некоторых исследователей в России обсуждение их положения кажется неуместным на фоне смерти и разрушения, принесенных Россией Украине и её научному сообществу. «Представьте, что у вас пищевое отравление, а рядом с вами у кого-то сердечный приступ», — говорит Михаил Гельфанд, исследователь в области биоинформатики в Институте проблем передачи информации им. Харкевича и вице-президент по биомедицинским исследованиям в Сколковском институте науки и технологий (Сколтех).

Для тех, кто не высказывается, жизнь в России может идти своим чередом. Вот почему многие украинские ученые хотят введения более жестких санкций против российских исследовательских учреждений. Они считают, что некоторые из этих учреждений оказывают поддержку военно-промышленному комплексу России. «Нет сомнений в том, что если  ограничить российской науке доступ к научному оборудованию, международному финансированию, высококлассным коллаборациям, базам данных и публикациям, она ослабеет и несколько сократит возможности России при вторжении в соседние страны», — пишет Ярослав Базалий, украинский физик, специалист по физике конденсированного состояния из Университета Южной Каролины, и его коллеги в заявлении для журнала Science.

Некоторые российские исследователи по-прежнему не готовы отказаться от своей страны, в частности из-за богатства научных возможностей, которые она предоставляет. Например, Россия контролирует большую часть Арктики — региона, в котором кроется ключ к пониманию темпов изменения климата и его последствий.

Александр Кирдянов, исследователь из Института леса им. Сукачева, продолжает летние полевые поездки в Сибирь и планирует вернуться в Россию, как только завершит свою временную работу в Великобритании. «Если вы считаете, что можете с точностью изучить все из космоса, удачи вам в измерениях возраста дерева или толщины мха по спутниковым данным», — говорит он.

Ещё Кирдянов считает своей обязанностью продолжать обучение молодых исследователей в России. Ковалев опасается, что по мере того, как страну покидают талантливые молодые ученые один за другим, станет все труднее поддерживать «критическую массу» исследователей, способных проводить высококачественные исследования. «Поэтому мы должны быть более чем признательны тем выдающимся исследователям, которые решили остаться в России», — добавляет он.

Война в Украине продолжается, и чем дальше, тем меньше желания сотрудничать Россией и тем меньше надежд на мир и сближение в будущем. Но Дмитрий Кувалин, член научного совета при Совбезе России, изучающий российскую промышленность в Институте экономического прогнозирования, по-прежнему видит науку как мост. «Она связывает страны сейчас и поможет их повторно связать в будущем», считает Кувалин.

За несколько дней до того, как танки двинулись по направлению к Киеву в феврале 2022 года, Ирина Дежина, исследовательница экономической политике в Институте Гайдара, и Элизабет Вуд, историк из Массачусетского технологического института (MIT), опубликовали исследование о трех десятилетиях партнерства между США и Россией в науке. Они выявили множество случаев, когда исследователи из обеих стран извлекали пользу из сотрудничества друг с другом, несмотря на геополитическое напряжение и значительные различия в научной культуре. Они обнаружили, что американские исследователи часто восхищаются российской изобретательностью и сильной теоретической базой, в то время как россияне учились у американцев писать хорошие заявки на гранты и публиковаться в международных журналах.

В моменте выхода статьи была некоторая ирония. «У нас было столько планов продолжить это исследование», — вспоминает Дежина. Тем не менее, в конце того месяца, всего через 4 дня после вторжения, MIT прекратил сотрудничество со Сколехом, англоязычным университетом, запущенным при поддержке того же MIT, и завершил совместную программу грантов, которая финансировала работу Дежиной.

За этим последовал каскад подобных решений. Как и многие другие страны, Германия прекратила все исследовательские проекты c Россией. Это вынудило, например, Институт экзопланетной физики им. Макса Планка остановить работу одного из двух приборов на борту российского космического аппарата «Спектр-РГ», который картографировал Вселенную в рентгеновском диапазоне. ЦЕРН заявил, что разорвет связи с Россией по истечении контракта в 2024 году, что означает разрыв отношений с более чем 1000 российскими учеными. США ввели жесткие санкции против российских исследовательских организаций, включая Институт им. Лебедева, что, в свою очередь, привело к уходу поставщиков, партнеров и даже некоторых сотрудников.

Политически активные российские ученые начали протестовать против войны: первое открытое письмо было опубликовано всего через несколько часов после начала вторжения. Вскоре к протесту подключились молодые ученые и преподаватели университетов, были опубликованы десятки протестных писем.

Государство ответило массовыми задержаниями на уличных протестах и давлением в том числе на научное сообщество. Руководство Российской академии наук (РАН) порицало ученых, которые подписывались под «оскорбляющими государство» письмами. Ректоры крупных университетов опубликовали провоенное заявление, в котором призывали поддерживать армию и Путина. «Троицкий вариант» — газета научного сообщества, начавшая антивоенную кампанию, — была признана «иностранным агентом», что отпугнуло спонсоров и вынудило издававшую её НКО закрыться. После введения уголовной ответственности за такие действия, как, например, называние событий в Украине «войной», организаторам пришлось скрыть списки подписантов.

«Невозможно контролировать каждого, но за теми, кто подписал эти письма, явно наблюдают», — говорит один из подписантов. Он рассказал Science, что позднее в том же году у него неоднократно случались неприятные разговоры с руководством. Поводом для разговоров были «сообщения» извне, которые при этом никогда не демонстрировались и не обсуждались в деталях.

Теперь многие ученые опасаются, что «обеспокоенные граждане» или даже их собственные коллеги могут написать на них донос. И эти опасения небезосновательны. Александра Архипова, социальный антрополог, ранее работавшая в Академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ, отслеживает судебные приговоры за «дискредитацию российской армии» с момента возникновения этого правонарушения. Ее команда обнаружила более 7200 судебных дел. Сотни таких дел основывались на том, что подсудимый говорил что-то на публике, а затем на него доносили свидетели.

По словам Архиповой, нет четкой закономерности в том, кто подвергается преследованиям: «Эта волна репрессий носит намеренно стохастический характер». По ее мнению, как раз в этом и весь смысл: атмосфера страха полезнее для государства, чем любая логика. Архипова, на которую тоже неоднократно доносили, покинула Россию в 2022 году и продолжает работать во французской Школе перспективных исследований в области социальных наук.

Для тех, кто хочет просто спокойно продолжать заниматься исследованиями, санкции создают определенные трудности. В разных научных областях последствия санкций проявляются по-разному: опрос более четырех тысяч ученых, проведенный Институтом психологии РАН и «Независимой газетой» в 2022 году, показал, что около 70% представителей естественных и медицинских наук ожидают серьезных сбоев в работе. Некоторые из новых препятствий стали уже обыденностью, например, невозможность оплатить публикацию статьи в западных журналах из-за того, что российские банки отключили от SWIFT, международной системы обработки финансовых транзакций.

Но другие вопросы имеют более специфический характер. Россия по-прежнему далека от самообеспечения научными материалами и оборудованием. Выступая на конференции в декабре 2022 года, Дмитрий Ливанов, ректор Московского физико-технического института и бывший министр науки, сказал, что около 80% российского научного рынка принадлежит иностранным поставщикам. По его словам, это прискорбная ситуация, «в которой мы оказались сами». Страна импортирует не только высокотехнологические приборы, такие как секвенаторы ДНК, но и базовое оборудование, например лабораторные весы.

В связи с дефицитом и перебоями в поставках российским ученым приходится проявлять изобретательность: в чатах в телеграме они договариваются об обмене расходными материалами, ищут отзывы о поставщиках лабораторных животных или даже договариваются забрать то, что выбрасывает другая лаборатория. Проект «Наша лаба», поддерживаемый правительством, координирует базу данных примерно 500 местных поставщиков таких позиций, как лабораторные столы, инфракрасные лазеры и чашки Петри. Исследователи сами изготавливают силикагель, который используется в хроматографах для выделения химических соединений из смесей. Другие вернулись к практике контрабанды из-за рубежа плазмид — кольцевых молекул ДНК, используемых для работы с генами, — после того, как Addgene, американский некоммерческий репозиторий и дистрибьютор плазмид, прекратил поставки в Россию.

Помимо нехватки материалов, российские ученые также оказались изолированными. Многие конференции вводят ограничения на участие исследователей с российской аффилиацией или вовсе не позволяют им участвовать. Это плохо для науки в целом, ведь наука по умолчанию является международной, говорит Ковалев: «Астрофизика, в частности, не может быть заключена в государственные границы».

Некоторые российские исследователи участвуют в конференциях, не указывая свою аффилиацию с тем или иным институтом. Но, по словам Ковалева, такой подход подвергает ученых административным рискам и даже рискам юридической ответственности в России за нецелевое использование средств, расходуемых на участие. Это также этическая проблема, поскольку от исследователей ожидают указания институтов, которые поддерживают их работу.

Некоторые ученые на Западе тоже переживают об утрате прежних возможностей. Например, Сибирь — это «горячая точка» арктических полевых исследований, источник ценных данных об изменениях в окружающей среде. Западные исследовательские институты, которые в 1990-х годах помогали многим российским проектам по изучению вечной мерзлоты и климата, теперь оказались отрезанными примерно от половины Арктики, поскольку сотрудничество практически сошло на нет.

Ульф Бюнтген, географ из Кембриджского университета, уже несколько десятилетий работает на сибирском севере, собирая данные о кольцах деревьев для палеоклиматических исследований в регионе, который до сих пор слабо изучен. Бюнтген опасается, что срыв полевых работ может нарушить непрерывные ряды наблюдений, на поддержание которых ушло много усилий. Ему бы хотелось, чтобы ученые-климатологи оставили в стороне политику и возобновили сотрудничество с российскими учеными и институтами, поскольку, по его мнению, их данные и опыт слишком важны, чтобы ими пренебрегать. «Чтобы найти решение проблемы изменения климата, мы должны работать в России, с русскими», — говорит он.

Базалий и его коллеги отвергают эту идею. Они считают, что отказ от политики лишь поможет российскому правительству вернуться к принципу «business as usual». «Вы можете верить, что помогаете ученым в России, но на самом деле вы будете помогать господину Путину».

Наиболее долгосрочный ущерб, который война нанесла российской науке, — это непрерывный и ускорившийся отток ученых. Эта тема была болезненной еще с 1990-х годов, и ее масштабы трудно оценить. Но некоторое представление можно составить, посмотрев на эмиграцию в технологическом сообществе, говорит Йоханнес Вахс, изучающий информатику в Будапештском университете Корвинуса. Он проанализировал GitHub, популярный сайт среди разработчиков, и подсчитал случаи изменения или удаления информации о местонахождении среди разработчиков свободного программного обеспечения. По его оценкам, с начала войны Россию покинули от 11 до 28% разработчиков.

Еще одна зацепка содержится в том же отраслевом исследовании 2022 года, в рамках которого ученым был задан вопрос о том, как «специальная военная операция» повлияла на их намерение покинуть Россию. Треть респондентов ответили, что это «в какой-то степени» или «значительно» укрепило в них намерение уехать. Для ученых моложе 39 лет этот показатель составил чуть более 50%.

Вместо «твердых» цифр можно изучить реальные истории людей.

Илья Щуров, математик, покинувший Россию в начале марта 2022 года в знак протеста против войны, нашел двухгодичную позицию постдока в области физики конденсированных сред в Университете Радбауда в Нидерландах. Его бывший работодатель, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ), потерял около 700 преподавателей с начала войны, сообщил соучредитель вуза Андрей Яковлев в посте на Facebook, объявляя о собственном уходе в августе. Щуров говорит, что променять высокую должность на позицию постдока было большим понижением в статусе, но он ценит свою академическую свободу. «По крайней мере, я могу быть уверен, что меня не уволят в любой момент, если кому-то что-то не понравится», — говорит он.

Именно это произошло с Динарой Гагариной, исследователем в области цифровых гуманитарных наук в региональном филиале ВШЭ. Ее внезапно отстранили от всех проектов, а затем уволили за «аморальное поведение» после того, как она опубликовала антивоенные посты в социальных сетях. Гагарина боролась против своего увольнения, поскольку хотела оставаться научным руководителем у студентов, готовившихся к выпуску. В начале этого года она тоже уехала из России после звонков из полиции. В итоге она нашла работу в Университете Эрлангена-Нюрнберга в Германии. «Я считаю, что меня уволили несправедливо, и это было для меня очень непросто», — говорит Гагарина. В июне местный суд отклонил ее вторую апелляцию.

Десять лет назад Дмитрий Мусолин, энтомолог, изучающий вредителей леса, вернулся в Россию после десяти лет исследований в Японии, потому что увидел " положительные признаки» перемен. Он устроился в Санкт-Петербургский государственный лесотехнический университет и со временем стал его проректором, курирующим научные исследования и международные связи. «Но на деле все катилось под откос», — говорит он. В марте 2022 года он уехал из России, чтобы выйти на работу в Европейскую и Средиземноморскую организацию по защите растений, как раз тогда, когда его университетский руководитель в Санкт-Петербурге подписала провоенную декларацию.

В отличие от тех, кто уехал вскоре после распада Советского Союза, современные ученые лучше подготовлены к поиску нового места для себя за границей, отчасти благодаря всем этим международным партнерствам. И они присоединяются к большому и разностороннему сообществу ученых за рубежом, готовых помочь как украинским, так и российским исследователям, зачастую не обращая внимания на их паспорта.

«Я чувствую себя в равной степени близким к обеим группам, я ведь рос еще при Советском Союзе», — говорит Александр Кабанов, генеральный директор Русско-американской научной ассоциации (RASA) — сообщества русскоязычной научной диаспоры, которое недавно запустило менторскую сеть для ученых, оказавшихся в зоне риска. Однако он считает, что те, кто спасается от бомб, — в приоритете: Кабанов поддержал украинскую ученую-фармацевта, которая присоединилась к его лаборатории наномедицины в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл, и помог найти работу нескольким другим ученым.

Дмитрий Руденкин, социолог и неофициальный научный сотрудник Российской программы Университета Джорджа Вашингтона, считает, что нынешняя волна мигрантов отличается от предыдущих. Тогда люди стремились к лучшей жизни, а сейчас ими движет страх. «Они уезжали куда-то, — говорит он, — а теперь мы просто бежим из России». Как и многие исследователи, изучающие этот исход, он тоже является его частью: когда началось вторжение, Руденкин был в заграничной командировке и решил не возвращаться в Россию, где работал в Уральском федеральном университете. 

Большинство эмигрантов не спешат разрывать связи с Россией. Два высокопоставленных научных сотрудника за рубежом, беседовавшие с Science на условиях анонимности, чтобы избежать последствий в своей профессиональной деятельности, сохранили аффилиацию в родных исследовательских институтах, хотя ни один из них не получает там зарплату. По их словам, это жест в знак того, что они не «бегут с корабля», а также способ продолжать помогать младшим коллегам. «Почему это я должен увольняться? Если они хотят, чтобы я ушел, пусть увольняют сами», — говорит один из исследователей.

В июле Путин посетил шикарный форум квантовых исследований в Москве. В своей речи он заявил, что, ограничивая доступ России к технологиям, «правящие элиты» некоторых стран хотят оказать на нее давление, заставить отказаться от своего суверенитета. «Россия будет идти только вперед и по своему пути, но при этом не изолируя себя ни от кого», — сказал он.

Государственная пропаганда раскручивает тезис о том, что Россия рада сотрудничеству, но против нее введены неспровоцированные и беспрецедентные санкции. «Уничтожение российской науки» — один из главных приоритетов Запада, заявил секретарь Совета безопасности Николай Патрушев на апрельском заседании научного совета при Совбезе.

Правительство переориентируется на «дружественные» страны, наращивая совместные схемы финансирования Российского научного фонда с Китаем и Индией и запустив новую схему совместно с Ираном. Но многие из этих стран имеют скудный опыт крупномасштабного научного сотрудничества с Россией, если он вообще есть.

Чтобы привлечь исследователей из-за рубежа, правительство пересмотрело свою программу мегагрантов, которая, как и китайская программа «Тысяча талантов», призвана заманить иностранцев в российские институты щедрой поддержкой лабораторий. Кабанов, получивший один из первых грантов в 2010 году, считает, что сейчас мало кто из ведущих ученых, работающих на Западе, если вообще кто-либо из них, поддастся искушению присоединиться к программе.

Несмотря на мрачные настроения, ни один из российских исследователей, опрошенных Science, не ожидает быстрого разложения огромного российского научного сектора. Неспешный характер многих проектов, бюджеты которых были определены много лет назад, также ограждает некоторых ученых от войны и ее последствий, создавая видимость стабильности. Участник московской конференции по вопросам научной политики в апреле говорит, что был ошеломлен атмосферой, которую он охарактеризовал как нездоровый оптимизм: «Все замечательно и будет только лучше».

Но Гельфанд восхищается россиянами, которые продолжают свою работу, несмотря на давление со стороны авторитарного государства. Он также возлагает надежды на тех, кто продолжает заниматься наукой в изгнании. «Пусть дерево и мертво, но можно же привить черенок в другое место, а позже — пересадить обратно», — говорит он.

Кабанов, переехавший в США в 1994 году, последние два десятилетия помогал восстанавливать науку в родной стране, хотя видел, как Путин усиливает свою власть и подавляет гражданское общество. «Хотя я осознавал, что происходит, я все равно надеялся на лучшее, так же, как и все мировое научное сообщество», — говорит он.

Но Мусолин, который, вернувшись из Японии, дал своей родине второй шанс, не считает возможным дать третий, по крайней мере, в ближайшее время. «Я не думаю, что перемены наступят на моем веку», — говорит он после небольшой паузы.