Недавно в русскоязычном сегменте интернета разразился спор, достойны ли российские военные, сознательно и за деньги нанимающиеся убивать жителей соседней страны, понимания и сочувствия — причем участники дебатов часто высказывали противоположные точки зрения.
Утилизация россиян
Одновременно появились леденящие кровь материалы, рассказывавшие о том, как одна часть этих наемников с садистским наслаждением «обнуляется» другой их частью. Фоном для всего этого становились сообщения информационных агентств, день ото дня повествующие о постоянном наращивании частоты и силы российских ударов по Украине, растущем давлении на критически важных участках фронта и даже и о локальных успехах кремлевских орд.
Морально-этическая сторона проблемы не дает оснований для дискуссий. Агрессивная война преступна сама по себе, но к ее участникам можно относиться с определенным снисхождением в случае, если они, с одной стороны, участвуют в ней принудительно и с другой стороны, непосредственно не задействованы в карательных операциях или ударах по мирному населению.
В нашем случае до обсуждения второго аспекта можно даже не доходить: вот уже три года, после завершения «частичной мобилизации», российская армия формируется в основном добровольно (или квазидобровольно, но так или иначе не насильственным образом). Поэтому единственное, чего я могу пожелать российским наемникам в Украине — не слишком мучительной, но неотвратимой смерти.
Однако сейчас я хотел бы коснуться иного аспекта этой войны, который обычно остается в тени.
С начала «специальной военной операции» на фронте погибло уже не менее 220 тыс. россиян, а скорее всего, существенно больше, пишут комментаторы — и называют значительным ущерб, понесенный российской экономикой и, шире, российским обществом, потерявшей такую массу народа. Тезис кажется мне достаточно сомнительным; я полагаю, что бóльшая часть путинской наемнической армии, созданной в 2022–2025 годах, состояла и состоит из человеков, даже теоретически не нужных российской экономике, и их «утилизация» в ходе агрессии против соседней страны никоим образом не способна содействовать экономической или социальной деградации России.
Если исходить из официальных данных, что в 2022 году для участия в войне было мобилизовано около 300 тыс. человек, из не менее официальных оценок общей численности группиковки в более чем 600 тыс. человек и из числа убитых в 220 тыс. и выбывших вследствие ранений в 400-500 тыс., а также добавить в расчеты 60-80 тыс. пропавших без вести, можно говорить, что за без малого четыре года в военных действиях приняло участие около 1,5 млн россиян. Социальный портрет этих людей не составлен (более или менее известно только о тех, кто как правило не по своей воле попал в жернова «частичной мобилизации» и к которым сказанное ниже относится с существенными коррекциями), но многое становится понятным из опросов в частных исследованиях.
Во-первых
Еще в 2023–2024 годах было отмечено резкое увеличение возраста записывающихся в армию наёмников. Доклад центра CASE «Цена жизни», вышедший в декабре 2024 году и базирующийся на опросах россиян, указывал на максимальную готовность к участию в войне лиц в возрасте более 50 лет; о том же самом говорили и сами военные начиная с лета 2024 года («Половина тех, кто приходит, старше пятидесяти, может, даже больше»); отмечалось, что рост среднего возраста завербовавшихся составил около десяти лет всего за год или менее — между началом и второй половиной 2024 года, когда активность вербовщиков и суммы региональных надбавок были максимальными. Судя по всему, значительная часть доборовольно заключающих контракт — люди, которые, мягко скажем, не видят в жизни иной возможности заработать, или, точнее, просто не видят для себя никаких перспектив в российской действительности. То есть служба в российской армии сегодня стремительно становится уделом лиц предпенсионного возраста или тех, кого выбраковывает рынок труда.
Во-вторых
Еще раньше сами власти с редким цинизмом указали, что важным критерием для попадания в соответствующий «контингент» является экономическая несостоятельность людей — пусть даже более молодого возраста. Два года назад в рекомендациях по вербовке, распространённых аппаратом полпреда президента в Центральном федеральном округе, говорилось, что особое внимание должно уделяться лицам, имеющим существенную задолженность по исполнительным производствам; признанным несостоятельными (банкротами) или в отношении которых проводится процедура признания несостоятельным; официально не получающим доход и не производящим налоговых отчислений, а также состоящим на учете в органах службы занятости населения. Вкупе с хорошо известной статистикой вербовки из наиболее экономически неблагополучных регионов или из самой глубокой российской «глубинки» подтверждается лежащий на поверхности вывод, что акцент делается на людей, не включенных в активную экономическую деятельность.
В-третьих
Как известно с первых месяцев войны, важнейшим источником пополнения российской армии стали тюрьмы и колонии. «Население» мужских колоний с 2021 года сократилось, по разным оценкам, на 30-40% (или на 200–250 тыс. человек), почти 90 исправительных учреждений закрыто. Известны тысячи случаев отправки на войну подследственных и обвиняемых — возможность прекращения в отношении них уголовных дел была узаконена в 2024 году. Инструкции относят к потенциальным рекрутам также тех, «в отношении кого органами внутренних дел осуществляется административный надзор», и «лиц, состоящих на профилактических учетах у участкового уполномоченного полиции». И хотя не стоит однозначно утверждать, что все такие граждане действительно закоренелые преступниками — количество фабрикуемых дел в России огромно, и в условиях войны и «спроса» на «пушечное мясо» оно отнюдь не сокращается, вряд ли можно сомневаться не только в том, что в войсках оказываются люди не самого лучшего морального облика, но и в том, что им было бы нелегко найти себе какое-то иное применение, кроме наемнической службы.
В-четвертых
Известно о многочисленных случаях вербовки иностранцев и трудовых мигрантов, часть из которых оказываются в войсках через обман или запугивание — акцент в данном случае официально делается на тех, кто совершил правонарушения или ожидает депортации, а также тех, по кому пока не принято решение о предоставлении гражданства. Организованные облавы на мигрантов начали проводиться в России ещё с лета 2023 г., когда эффект «частичной мобилизации» уже сошел на нет, а «гонка бонусов» за подписание контрактов ещё не началась. Сейчас столь явного акцента на данную группу не делается, но вполне возможно, что она снова попадет в центр внимания по мере того, как темпы вербовки снижаются, а регионы все чаще сталкиваются с недостатком денег для выплаты премий при заключении контракта. Речь идет о людях, которые так или иначе не могут (или не смогли) быть вовлечены в российскую экономику.
Наконец, в-пятых
последнее время комментаторы (и даже Z-блогеры) стали отмечать, что контингент воюющих в Украине стремительно скатывается в состояние потенциально нетрудоспособных — по причине быстрого распространения опасных заболеваний. С начала 2022 по вторую половину 2023 г. число случаев заражения ВИЧ в армии выросло в 20 раз даже по официальным данным — и более 99% из них приходилось на контрактников, которые (или за которых) предоставляли фиктивные справки о состоянии здоровья. То же самое касается, например, и гепатита С — в полевых условиях инфекции распространяются особенно быстро, там врачи часто не берут анализа крови и используют многоразовые медицинские инструменты (да и не только поэтому). Российская армия превращается в сборище людей, инфицированных смертельно опасными болезнями, профилактика и тем более лечение которых в боевых условиях не ведется. Значительная часть этого контингента никогда не вернется к общественно полезной деятельности, даже если и была ранее в ней замечена.
Социальная и моральная катастрофа
Я не буду говорить тут об уровне образования российских наемников; о том, какая их доля не имела семьи или ушла из семей; о распространенности среди них наркомании или алкоголизма; и даже о масштабах антисоциального поведения вернувшихся с войны временно или насовсем не буду — уже сказанное выше свидетельствует, что значительную (если не бóльшую) часть «участников СВО» представляют собой люди, потеря которых не скажется отрицательно ни на российской экономике, ни на российском обществе.
Именно поэтому я уже давно говорю, что внедрённая с 2022 года «смертономика» — система, при которой выплаты наемникам за службу и смерть оказываются существенно (а применительно к 45-50-летним — в разы) выше, чем эти люди могли бы заработать до выхода на пенсию практически при любом реалистичном варианте трудоустройства — стала экономической находкой Владимира Путина: она позволяет россиянам превращать свои ничтожные жизни в значимый финансовый актив. (Моя новая книга, «Смертономика», выходит в издательстве Frееdom Letters в начале 2026 году.) Лучшего их использования –каким бы циничным ни казалось такое утверждение — в сегодняшней России не найти.
Всё это ни в коем случае не означает, что путинская война стала/станет для России неким «очистительным процессом», в котором окажутся перемолоты разного рода деклассированные элементы. Размышляя над этой статьёй, я постоянно возвращался к известной книге французского философа Франца Фанона, вышедшей еще в 1961 году и названной в оригинале Les damnés de la terre (в английском переводе — The Wretched of the Earth, по-русски эти слова звучат так: [Вставай,] проклятьем заклейменный! — и это первая строчка коммунистического гимна «Интернационал»). В ней, рассуждая о колонизации и постколониализме и оценивая проблемы, с которыми колонизаторам и колонизированным придется сталкиваться многие десятилетия, автор писал, что разделение мира на допущенных и отверженных и вызванные этим последствия надолго определят как облик человечества, так и вызовы, с которыми ему предстоит жить.
Нечто подобное очевидно относится и к российскому обществу, в которое после войны вернутся нынешние «отверженные» — люди, для которых убийства и смерть стали самим содержанием жизни. Это общество, которому придется переживать последствия происходящей сейчас социальной и моральной катастрофы не менее долго, чем современному Западу приходится переживать отзвуки и отрыжки колониализма, станет главным наследием Владимира Путина и острейшей проблемой России XXI века.
