Решение суда, согласно которому Ларисе Долиной возвращается проданную квартиру, а покупатель квартиры не получает назад своих денег, подняло волну публичного протеста, который уже окучивается депутатами и государственными медиа.
Бойкот против русской рулетки
Я бы не называл этот поток возмущения «отменой», «хейтом» или «буллингом». Лучше сказать бойкот. Да, слово опошлено советской пропагандой, но оно отсылает к довольно старой и доброй традиции ненасильственного сопротивления «слабых» против своеволия «сильных». Внешние формы могут быть похожи, но суть — разная (конечно, если вы разделяете ту философскую установку, которая предполагает проводить отличие между сущим и явленным).
Проблема появилась не сегодня: мошенники и раньше пользовались упущениями в законодательстве, благодаря которым суды больше верили продавцу квартиры, а не покупателю. В конечном счете все решает экспертиза, на основе которой суд делает вывод: был ли продавец под внешним негативным влиянием или нет.
Однако кейс самой Долиной придал проблеме общественно-политическое звучание.
Для кого-то она — один из символов вседозволенности, царящей в России. Правда, вседозволенности мелкого боярина, окольничего или даже придворного шута, чье поведение вызывает явное удивление: «Почему и ему тоже можно»?
Для других это последний рубеж обороны. В 2010-е годы власти отнимали гражданские права, предлагая негласный общественный договор: «Вы не лезете в политику — мы не лезем за ваши заборы». В 2022-м россиян начали доставать и за заборами, пока не всех, не сразу и не всегда заметно. Затем началось ползучее наступление на частную собственность — особенно наглядное в виде «пересмотра итогов приватизации». Сейчас же линия обороны проходит уже по последнему, святому рубежу — квартирам, которые, между прочим, достались весьма большой части россиянам тоже в процессе приватизации.
Для третьих «квартира Долиной» — еще и повод напомнить об униженных и оскорбленных. Люди готовы терпеть издержки войны в обмен на сохранение хоть какого-то комфорта — потому образ покупательницы Полины Лурье вызывает экзистенциональный страх: мать-одиночка, добропорядочный гражданин, она лишилась квартиры, денег, да еще и ипотеку платит — куда ж хуже?
Ситуация выглядит еще менее справедливой, если сопоставить с другими историями. В деле о госизмене 34-летнего физика Артема Хорошилова гособвинение считает высокий интеллект отягчающим обстоятельством: раз он такой умный — должен был осознавать, что делает. В случае Долиной нет сомнений, что она умна и талантлива, но «это другое»: Лурье должна была дополнительно проверять контрагента, раз та «народная артистка».
Стрелочникам, которых мошенники использовали втемную, впаяли от 4 до 7 лет. Казалось бы, они также обмануты как Долина, но как известно из анекдота про Чапаева, есть нюанс: место в социальной иерархии определяет, кто ты такой: соучастник или преступник.
А сравните с пожизненными приговорами невольным участникам подрыва Крымского моста, которых украинская разведка использовала втемную? Любое действие внутри России превращается в русскую рулетку. Удивительным образом преступный умысел выводится из рассмотрения.
Справедливость, но без ответственности
Однако вовсе не справедливость, а безответственность — вот что стало сердцевиной квартирного конфликта. Потому публичное возмущение имеет куда более радикальный характер, чем может показаться. По крайней мере, потенциально.
Долина повелась на мошенников, продала квартиру, отдала деньги злоумышленникам, затем опомнилась и через суд все издержки своего поведения переложила на Лурье. Безответственность — налицо: оплошность совершила сама, но сделала все, чтобы не отвечать за нее. Бойкоту подвергается прежде всего певица, а не суд. Да, в нынешних условиях против судебной власти лучше не выступать: однако, спасая один из органов государственной власти, система подставляет под потенциальный удар куда большее — те оправдания, благодаря которой соучастие в преступном действии (войне против Украины) не считается зазорным, если удается вообразить, что тебя заставили.
Если мы посмотрим на ситуацию глазами Долиной — ничего плохого не произошло. Она не крала денег — она повелась на мошенников, совершила ошибку и лишь восстановила справедливость в отношении себя. И суд занял ее сторону, как и во многих других случаях. Так за что ей каяться? С чего бы ей возмещать 112 млн? Не она начала, не она обманывала — не ей и отвечать.
Долина явно следует той публичной морали, которая укрепилась за время войны. По примеру российских политиков она перекладывает издержки на третью сторону. По примеру многих россиян — не-противников войны — она словно заявляет: не я принимала решение — не мне нести ответственность.
Ожидаемо ее поддержали друзья из шоу-бизнеса — Лепс да Пригожин. Они вступились за «свою», поскольку имеют все основания считать, что общественное возмущение менее долговечно, нежели ожидаемая продолжительной жизни Долиной, пусть она уже и немолода. Люди скоро обо всем забудут, а им с нею еще дела вести, в одних кругах вертеться.
Конечно, друг познается в беде, но теоретически можно было бы перенести акцент с защиты Долины на сочувствие Лурье? Даже певица Слава публично осудила Долину не за неэтический поступок, а за то, что создала ей, Славе, сложности при продаже квартиры: видите ли, теперь покупатели с недоверием относятся к артистам эстрады. Я не удивлюсь, если кто-нибудь разовьет эту мысль и осудит за это Лурье и ее защитников (по аналогии с обвинениями в адрес Украины, что она «не так» защищается).
В инстаграме мне попались несколько роликов, построенных по следующему сценарию: «Я концертный менеджер Долиной, а потому все заработанные деньги передаю пострадавшей». Нет, это юмористические зарисовки — реальных проектов помощи жертве я не нашел. Осудить Долину — да. Запретить ей заказывать вопперы — да. Помочь жертве — нет.
И тут мы подходим к главной проблеме — ответственности, что делает ситуацию еще более раздражающей. Ответственности не инквизиционной, не по принципу: «Раз были невольными соучастниками — кайтесь и отправляйтесь в тюрьму» (такая ответственность уже есть для стрелочников), а в практическом духе — как активная реакция на несправедливость.
Надеяться, что мошенники понесут ответственность и возместят убытки — смешно. Сама Долина не собирается этого делать. Остается уповать на государство, но вряд ли оно будет создавать компенсационный фонд. В лучшем случае речь будет идти о предотвращении подобных ситуаций в будущем. Может, депутаты исправят отдельные пробелы в законодательстве, но, скорее всего, ответственность все равно ляжет на покупателей, как минимум, в виде дополнительных расходов на страхование.
По факту получается все так же: одни обманывают, другие покупаются на обман, а ответственность переносится на третьих лиц, которым мало быть добропорядочными — надо еще и взять на себя риски чужого недобросовестного поведения.
Крысиная мораль эпохи «СВО»
Долина — это икона публичной морали современной России. Воюющей России. Слишком уж бросаются в глаза структурные параллели. Разница лишь в том, что в первом случае социальная связь между субъектом недостойного поведения и итоговой жертвой очевидна большинству россиян, а во втором — нет. И говорю я сейчас не обо всех россиянах, а о тех, кто лично соучаствует, любым способом, в агрессии — на фронте, в экономике, в политике или путем ее оправдания. Они также решают личные проблемы (восстанавливают по отношению к себе справедливость, нарушенную решением Путина начать полномасштабную агрессию и довести ее до конца) за счет других — украинцев, принуждаемых к потерям, и антивоенных россиян, которые из морального чувства пошли на личные потери или упущенную выгоду.
Долина считает себя жертвой, которая не несет ответственности за действия, совершенные с подачи мошенников. Также и в случае войны — в зависимости от конкретных дискурсов. «Образ мошенников» может переноситься вовне — на «неонацистов», «Запад», «сатанистов». Кто-то обходится без персонификации — «несправедливость мира», «геополитические баталии». Чуть более осторожно, в частных дискуссиях, его стоит переносить на группы внутри России, например, «Не мы принимали решение — не нам отвечать», «не я выбирал Путина — не мне нести потери». Риторика «своих» позволяет выступать с позиции условных Лепса да Пригожина: «Как бы то ни было, мы должны быть за нашу армию». Против публичных критиков можно развернуть аргумент ad hominem или лицемерно заявить о том, что они не имеют никакого морального права критиковать из-за положения их физического тела в пространстве — кого-то можно клеймить как «убежавших», других — за нахождение «не в тех» странах.
А о какой-то минимальной личной ответственности — пусть не юридической, пусть моральной, — нет, среди непротивников агрессии, конформистов, говорить не принято. Их «я осуждаю войну как таковую» остается лишь прикрытием, отмазкой, позволяющей вести себя так, как делает сама Долина: свой личный уют я сохраню — а до других мне дела нет.
Эмиграция и ответственность
В эмиграции с темой ответственности (как действия, а не публичной позы или пошлого желания докопаться до чужого прошлого) ситуация обстоит ненамного лучше, правда, по иным обстоятельствам.
Во-первых, многие уехавшие гуманитарии занимаются тем, в чем они лучше циничных горлопанов войны — разоблачением пропаганды. Дело, несомненно, достойное, но разоблачение невозможно без обвинения. Так на первый план выносится: «Путин виноват», «элиты виноваты». Обвиняют «русскую культуру», «народ» и «исторические традиции авторитаризма». Хотя сейчас с этими абстракциями вроде поуспокоились.
Поскольку именно соцсети остаются главным полем, связывающим уехавших и оставшихся, то риторика разоблачения породила фигуру моральных инквизиторов, под чьи удары попали в основном те, кто довольно далек от политики. Разоблачительный раж одних усиливал защитные механизмы других — так что тема ответственности стала неприятной. Неприличной. Сомнительной. Вроде война как коллективное действие есть, вроде даже на Нюрнберге признавали коллективную вину отдельных организаций, однако эти идеи лучше не развивать, чтобы не попасть под подозрение в огульности обвинения. Огульности не надо, но интеллектуальная мысль не может развиваться при таких самоограничениях, вызванных тем, что одним просто хочется самоутвердиться за счет обвинений, а другим — самооправдаться.
В отличие от первых двух лет инквизиторов стало меньше: они переоделись в рясы «священников», которые начали великодушно «отпускать грехи» всем «простым» россиянам сразу или тем группам, которые им близки. Конечно, риторические приемы инквизитора и священника идут рука об руку, но мне представляется, что те, кто не собирается возвращаться, склонны к первым, кто планирует вернуться — ко вторым.
С политической ответственностью — намного хуже. Она связана с реальной возможностью осуществлять властные действия. Те, кто у власти, так вести себя не собираются. Оппозиция внутри отстранена от рычагов и выглядит слабой, что для политика — уже преступление. Это верно и для политиков-эмигрантов. У них нет возможности взять ответственность за Россию. Однако им же не хватает то ли желания, то ли ресурсов взять ее и за уехавших.
Казалось бы, есть немало активных и талантливых людей, которые берут ответственность на своем уровне, без больших претензий — кто донатит, кто помогает украинским врачам, благотворительным организациям, кто борется с пропагандой или занимается просвещением.
Вот тут как раз тот момент, когда можно и попенять на российскую культуру: нет, она не могла остановить Путина, но в ней действительно мало инструментов для общественного признания таких частных действий. Еще Лотман отмечал дуализм русской культуры, ее склонность к крайностям «либо — либо». А это ведет к ложному максимализму. Посыпать голову пеплом — да, воображаемо брать ответственность за судьбы народа (будучи невротичным задротом-интеллектуалом) — да. Прославить погибших за идею — да. А восславить тех, кто живет ради ее воплощения, — вот с этим уже сложно. Выглядит, видимо, «мелко», «недостойно».
Парадокс ответственности
Стоит только удивиться, почему певица, зарабатывающая за один корпоратив 3,5 млн рублей, не захотела сыграть на опережение: вернуть 112 млн Лурье и усилиями пиарщиков раскрутить это как пример ответственного поведения, решения реально существующей проблемы? Вероятно, для такого хода нужно несколько иначе осмыслять связь с аудиторией и вообще по-иному понимать, что такое культурная элита. Можно было бы приобрести ту репутацию, которую не сделаешь и за миллиардные инвестиции в пиар-кампанию.
Мошенничество, как и война, — дело коллективное. И не каждый соучастник соучаствует добровольно. Однако глядя на Лурье, мы негодуем. Получается парадокс: Долина восстанавливает справедливость в отношении себя, но это явно несправедливо в отношение Лурье. Введение категории «ответственности» позволяет его разрешить. Повторю, не ответственности в духе уголовного наказания, а как реакции на творящуюся несправедливость, вытекающую из самого факта социальной связи с другим человеком, с пострадавшим.
Этих дискуссий — в отношении войны, а не Долиной — нет. Нет в мысли, нет в слове; нет и коллективного действия. Так работает атомизация. Не нужно в этой логической связке усматривать обвинение: в условиях авторитаризма люди действуют рационально, но в рамках, которые определяются цензурой и потенциальными карами. Для выживания в России размышлять об ответственности и формах ее проявления (как гражданского долга, не как самобичевания) непрактично.
А у путинской системы есть все возможности по-своему разрешить вопрос. Исходя из иерархических представлений, одних совращенных — наказать, других — помиловать, а под соусом «ответственного государства» породить новый рынок для компаний (если будет введено обязательное страхование сделок от мошенничества). За счет других потенциальных жертв.
Так что возмущаться можно много, но быть Долиной сегодня выгодно.
