Европа в кризисе. Фактически этот кризис более глобальный, практически мирового масштаба, но поскольку мы находимся в Европе, мы обязаны хоть немного поразмыслить над этим.
Построение Европы, которую мы знаем сегодня, началось после Второй мировой войны — сначала это было Европейское объединение угля и стали, позже Европейское экономическое сообщество, сегодня это то, что мы называем Европейским союзом. Усилие нашего поколения и поколения наших родителей было сосредоточено на идее, что никогда больше мы не должны допустить военного столкновения внутри Европы — будь на то экономические, идеологические причины, или же возвращение устаревшего империализма с его диктаторским мышлением фашистского или нацистского (а позже — коммунистического) толка. Иными словами — возвращения любой мысли, которая борется с индивидуальной свободой, которая стирает личность в человеке, опираясь на насилие, авторитаризм и фанатизм.
Мы пытались построить другую Европу не только как экономическое (и это важно понимать!), но как политическое объединение, в основе которого лежат принципы и ценности, определяющие любую демократическую систему. Это закреплено в Лиссабонском договоре, в Хартии Европейского союза по правам человека, эти принципы лежат в основе Суда Европейского союза. Европейский союз — это не только экономический пакт. В европейской модели не представляется возможным любое экономическое развитие без развития социального, без уважения к свободам и основным правам человека. И тот, кто хочет вступить в этот «клуб», должен разделять наши принципы.
Усилия нашего поколения и поколения наших родителей были сосредоточены на идее, что никогда больше мы не должны допустить военного столкновения внутри Европы.
Еще совсем недавно наш небольшой «клуб» из 26 стран (Великобритания вышла из него не так давно) находился в глубоком внутреннем кризисе, не столько экономическом, сколько идеологическом. Некоторые из новых стран-участниц, включенных в состав ЕС при последнем расширении, поставили под сомнение принятие некоторых ценностей Союза. Вы, конечно, слышали, прежде всего, о Польше и Венгрии, принявших законы, противоречащие договорам и самому духу ЕС, что повлекло за собой внутренние дебаты, обращение в суд ЕС и так далее.
И наряду с кризисом в ЕС, мы столкнулись еще и с кризисом так называемой «Большой Европы». Что такое «Большая Европа»? Это группа стран, входящих в Совет Европы. После выхода Российской Федерации из Совета Европы таких стран 46.
Ни одна страна не может вступить в Европейский Союз, если ранее она не состояла в Совете Европы — организации послевоенного периода, целью которой является защита основных прав, общественных свобод граждан и норм верховенства права. Это крайне важно для нормального функционирования демократии. В чем сила Совета? В том, что он не имеет ни политической, ни экономической власти, ограничиваясь защитой свобод и фундаментальных прав. В первое время Европейский союз захотел превзойти Совет. С каким-то внутренним империалистическим духом он решил: мы все сделаем сами, нам не нужен Совет. Со временем ситуация сгладилась, и ЕС, опираясь на Лиссабонский договор, решил стать членом Совета Европы (он станет им через год-два, когда будут решены юридические проблемы, связанные с инкорпорацией Союза в качестве государства). Но огромная ценность Совета Европы, о которой многие, как мне кажется, забыли, заключается в том, что, если Европейский союз — это клуб, принимающий в себя только очень конкретные страны, то Совет Европы, напротив, открыт для многих, даже для тех стран, которые не являются «европейскими» в строго формальном смысле. Совет Европы гораздо богаче по составу, чем Евросоюз.
В международном контексте, очень сложном, очень напряженном, Совет Европы был единственной межтерриториальной организацией, членом которой не были Соединенные Штаты Америки. США находились в Совете Европы в качестве наблюдателя (и находятся по сей день, наряду с Канадой, Израилем, Ватиканом). Соединенные Штаты входят в состав ОБСЕ, НАТО и других организаций, в которых они, без сомнения, имеют серьезный политический вес. В моменты высокой конфликтной напряженности, возникавшей и продолжающей возникать между Российской Федерацией и, например, странами, входящими в Совет Европы или Европейский Союз, это систематически и неизбежно приводило к столкновению между США и Россией. Разговаривать было сложно, чрезвычайно сложно. Потому что этот диалог всегда был диалогом от власти к власти, с позиции силы к другой силе. Это был разговор «я не хочу проиграть».
В Совете Европы этого не происходило: там Россия была одной из множества стран, наряду с другими. Поэтому было относительно легко установить пространство для диалога в трудные времена, независимо от того, шла речь о Турции, о Соединенном Королевстве, о Российской Федерации или любой другой стране, — диалог был возможен, потому что отсутствовали два элемента глобального конфликта, две державы, противостоящие друг другу в мировом масштабе.
Должен сказать, что если мне удавалось приезжать в Россию в качестве комиссара Совета Европы по правам человека (и даже в самые трудные моменты Чеченской войны, посещая конфликтные регионы и т. д.), то случилось это только потому, что Россия была членом Совета Европы. Тогда ни разу Россия не воспользовалась правом (хотя могла это сделать), предусмотренным соглашением — правом, в качестве исключения, не пустить контролирующие органы Совета Европы в определенные зоны, ссылаясь на боевые действия, отсутствие контроля и невозможность обеспечения безопасности на определенных территориях. Поэтому, когда комиссар говорил: «Я хочу поехать в Чечню», российское правительство отвечало: «Хорошо. Нам это не нравится, но мы согласны. Если мы не денонсировали договор, значит, мы должны его исполнять». Так начались контрольные посещения, расследования и многие-многие другие вещи. Даже в самые трудные времена той жестокой, беспощадной войны всегда оставалось пространство для диалога. Всегда оставалось место, в котором был возможен разговор.
Когда я возвращался с войны в Чечне, я мог свободно говорить на „Эхе Москвы“, высказываться в прессе, мы встречались с «Мемориалом» и многими другими организациями. Мы провели много часов, разговаривая с президентом Путиным, с министрами его правительства, с военными, и с другой стороны — с чеченскими повстанцами.
В Страсбурге нам даже удалось усадить за стол переговоров представителей чеченского сопротивления и представителей правительства. Правда, перед тем, как сесть за стол, они чуть не подрались, но все-таки они сели. И они разговаривали. Сегодня этого нет. Этого больше не существует. Эти пространства исчезли и с одной, и с другой стороны. Россия покинула Совет Европы, он больше не играет никакой роли в поисках пути к миру. Больно видеть, как сегодня страна сделала столько шагов назад, как установлена абсолютная личная власть.
В сознании многих стран, входящих сегодня в Совет Европы, царит философия конфронтации, отрицания другого, в таких условиях трудно искать пространство для будущего мира. А Совет Европы существует именно для этого — для обеспечения мира и взаимопонимания. Поэтому, когда я говорю о кризисе в Европе, я говорю об этом двойном кризисе: внутреннем кризисе Европейского союза с одной стороны, и кризисе Совета Европы с другой, проблем его собственной динамики, происходящих на фоне катастрофической войны в Украине и ее последствий.
Должен признать, что мы потерпели неудачу. Нынешний президент очень быстро уничтожил большую часть нашей работы.
Что меня действительно огорчает — это то, что те, кто сегодня празднует выход России из Совета Европы, забывают, что Совет Европы и Европейский суд по правам человека были последней возможностью для огромного количества демократически настроенных россиян, страдающих от диктатуры внутри страны, просить защиту за ее пределами. 16 сентября Россия выйдет из Европейской конвенции по правам человека. Европейский суд уже приостановил рассмотрение всех жалоб против России. Тысячи граждан, которые сегодня арестованы или преследуются за свои демократические взгляды, больше не смогут обратиться в Страсбург. Какая великая победа для тех, кто не видит дальше своего собственного носа! Чтобы наказать диктатора, они наказывают все общество, которое само является его жертвой.
Война в Украине сплотила страны-члены Европейского союза. Мы отложили в сторону идеологические и ценностные разногласия. Теперь Союз говорит в один голос, действует с единой позиции и проявляет большую идейную и политическую согласованность. Однако не может не вызывать беспокойства тот факт, что мы пришли пришли к этому не добровольно, а к этому нас привела война. И я не знаю, как долго это единодушие продлится.
Не меньше я обеспокоен тем, что все мы сейчас пропитаны воинственными настроениями, духом войны. Нет сомнений, что наши украинские друзья должны получать сегодня нашу безусловную поддержку перед лицом агрессии, с которой им пришлось столкнуться, — агрессии серьезной, жестокой и исторически абсурдной. Это безусловно. Но мне тревожно видеть, как в Европе вновь возрождается дух войны. «Давайте вооружаться! Давайте вооружаться!». Я обеспокоен тем, что этот конфликт и его последствия на европейской территории, и в «большой Европе», и в Европейском союзе, может выйти из-под контроля. Мы должны быть осторожны. А еще мы должны быть осторожны с теми, кто из-за пределов Европы воспринимают войну как нечто легкое (потому что сражаются в ней — другие, умирают — другие, страдают от экономических и социальных последствий — другие), оказывая содействие и получая выгоду, продавая оружие, газ, нефть и т. д. Мы должны задуматься обо всем этом.
Мы не можем поступиться нашими ценностями, нашими принципами, не можем принять агрессию одной страны против другой. Но мы также должны думать и нести ответственность. Для выхода из конфликтов у нас есть вся структура правового государства, с его судебными институтами, с дипломатией, со многими другими способами, — необязательно оружием против оружия.
Я знаю, что это трудно принять, но в политике необходимо смотреть чуть дальше эмоций настоящего момента, нужно смотреть в будущее, смотреть на то, что мы оставляем поколениям, которые придут после нас. И прежде всего нужно помнить, что мы, как демократы, должны защищать наши ценности, принципы, даже если это сопряжено с экономическими или любыми другими издержками, но не порождать новое насилие, если это возможно.
Да, сказать все это проще, чем сделать. Рано или поздно, в какой-то момент мы должны будем начать работать с этой ситуацией дипломатическими инструментами. Надеюсь, что будет проведен анализ и Совету Европы будет дана возможность и пространство сыграть свою роль.
На всех нас лежит большая ответственность — ответственность индивидуальная, коллективная и институциональная. Мы не можем радостно подхватывать разговоры о войне, оружии, конфликте. Если это необходимо — да. Ради защиты наших принципов и ценностей — да. Ради самой концепции цивилизации — да. Но внимание! Прежде, чем это произойдет, мы обязаны исчерпать все возможности, ведущие к миру. Это сложно. Это вам говорит человек из поколения, пережившего в нашей стране множество войн — и последнюю, страшную, мучительную Гражданскую войну, после которой у нас все еще остаются незалеченные раны, не заживающие и 70 лет спустя.
Сейчас все видится в черном цвете. Но в конце любого туннеля есть свет. Я все равно верю, что есть великий народ, который ценит демократию и свободу, который сегодня не может выразить это так, как оно того заслуживает, но я я верю, что это случится, это случится обязательно. И работа тех, кто верит в демократические принципы и ценности, сейчас очень важна.
Материал впервые был опубликован в издании Sapere Aude.
