Я читаю эти строки из книги «Хроники русско-украинской войны» Петра Алешковского, и думаю, что чувствую то же самое, если говорить о покое в душе. Хотя понимаю, что у Алешковского речь идет о Москве, а я сейчас в совсем другом, на вид еще более благополучном городе.
Еще более — потому что здесь нет удушающего чувства отчаяния и бессилия, доходящего до отвращения.
Мне, по крайней мере, казалось, что именно этим насыщен московский воздух. При всем внешнем благополучии и безмятежности. Если не считать автозаков и патрулей на Бульварном кольце. И появившейся настороженности во взглядах.
Собственно об этом, о тяжелом переживании военных дней в атмосфере видимого благополучия, пишет Алешковский. Когда даже бодро и патриотично отвечающие на вопрос: «Как к войне относишься?», почему-то отводят глаза.
И, в общем, понятно почему. Взрыв произошел где-то, а радиация уже здесь. И от мертвых не отмахнуться, сколько ни отворачивайся и ни закрывай глаза. И эта власть смерти, которую с такой настойчивостью вот уже сколько лет воспевает господин Дугин (порой под аплодисменты вроде бы вполне демократически мыслящих людей) – предвестие катастрофы еще более страшной. То есть собственно нашей. О ней пока даже думать боятся, прячась за привычки, повседневность, бытовую рутину. Или в надежде, что все это сон, что рассеется как-то все само когда-нибудь.
Власть смерти это не только война, ужасная в своей бессмысленности и жестокости, поглощающая мирных и невинных, порождающая ненависть, которая останется и не пройдет долгие годы. Это еще и уничтожение жизни здесь, где вроде бы ничего не происходит. И где это «ничего не происходит» требуется государством от граждан прежде всего. Где аресты и процессы над недовольными и протестующими давно стали обыденностью, чудовищной по своей абсурдности. Этот жуткий абсурд подчеркивает, делает явным то, что свершается на наших глазах — уходит, с дыханием исчезает сама жизнь. Остается мертвая материя. Как в романах Андрея Платонова. И в это царство, которым уже беременно будущее, как-то не хочется заглядывать.
Книжка Петра Алешковского выпущена «Издательством Михаила Гринберга». Презентация состоялась в Тель Авиве и Иерусалиме. Могла ли ее презентация состояться в Москве? Значительная часть потенциальных читателей «Хроник русско-украинской войны» сейчас вне России. Может быть, им она и адресована в первую очередь.
Для кого писал «Окаянные дни» Иван Бунин? Вряд ли он рассчитывал на российскую аудиторию.
Сравнения с эмиграцией столетней давности натянуты и неправомерны. Нет никакого философского парохода. И этот исход из России по сути и характеру другой. Тогда обломки жизни, которая была, спасали и увозили с собой. «Я увез с собой Россию» — если вспоминать название знаменитой книги Романа Гуля. Увозили с надеждой сохранить и вернуться. В прошлое, которое манило и которое, казалось, можно возвратить. Сегодня как-то странно об этом думать. Прошлое какой давности возвращать?
Предотвратить катастрофу не удалось. Да и, если признаться честно, мало кто об этом всерьез задумывался. Или всерьез верил в возможность противостояния. И дело даже не в беспечности, а в отсутствии веры и воли. В принципе царили беспечность и равнодушие. Слова вроде «однажды придут за тобой» воспринимались скорее как страшилки. Или как возможность, но отдаленная. Несмотря на то, что возможность с очевидной быстротой превращалась в реальность.
У некоторых сотрудничество с властью превратилось в обыкновенный цинизм, чреватый необратимыми метаморфозами.
Иным, сохранившим в душе остатки совести, это казалось выгодной и веселой игрой. Те, кому не казалось, лишались работы. И бодрый лозунг «пора валить» впервые зазвучал отнюдь не вчера.
Сегодня вопрос в том, как катастрофу пережить и возможно ли это. Потому что главные ее последствия впереди. Когда я говорю главные, я имею в виду не экономические и бытовые. А в первую очередь ментальные и психологические. И с этим, как мне кажется, серьезные проблемы. Потому что более или менее внятных и консолидированных идей преодоления воцарившегося и продолжающего утверждаться ужаса пока не видно. Или я их не вижу. Все тонет в спорах и переживаниях дня сегодняшнего, в констатации уже свершившегося. И опять-таки в слабых надеждах на возвращение в пусть иллюзорное, но благополучие.
Когда-то давно, одна моя знакомая, пожилая преподавательница английского языка, рассказывала, как стояла в длинной очереди за чем-то дефицитным. А может быть, и вполне обычным. Дело было в самом начале 1990-х. То есть, по мнению многих, в эпоху неблагополучия. Разумеется, все жаловались, привычно возмущались. Устав от этих разговоров, она спросила: «А кто вам сказал, что ваша жизнь должна быть счастливой?».
Действительно, кто?
