Некоторые российские и западные аналитики изображают постсоветский период как процесс перехода от советской диктатуры к постсоветской демократии. Но это довольно упрощенное, а потому неточное определение. Перестроечный СССР с его гражданским пробуждением, отменой цензуры и свободными выборами народных депутатов с трудом можно назвать диктатурой. В конце концов, железный занавес и Берлинская стена рухнули еще в конце 1980-х.
И напротив, диктаторские замашки и новые геополитические амбиции стали активно проявляться у постсоветских российских правителей. Чего стоит требование Ельцина Клинтону в 1999 году: «Билл, отдай Европу России!»
Поэтому позволю себе возразить глубокоуважаемому Александру Морозову: путинизм означает не «провал» постсоветского периода, а как раз его полную реализацию.
Полезно вспомнить!
Перестройка в обратную сторону
В инаугурационной речи по случаю избрания президентом РСФСР (июль 1991) Борис Ельцин заявил:
«Россия обязательно возродится!»
Этот лозунг показывал, что исторический маятник пошел в обратную сторону: если перестройка ориентировалась на еще небывалое будущее, то «возрождение России» означало стремление к реставрации прошлого — пока неопределенного. В той речи Ельцин произнес и другую примечательную фразу:
«Великая Россия поднимается с колен!»,
— которая впоследствии стала шаблоном неоимперской пропаганды и интернет-мемом.
Если, например, страны Балтии, восстанавливая независимость, стремились продолжить историю республик, возникших после Первой мировой войны, то российское «возрождение» подразумевало именно возрождение империи. Власти постсоветской России не объявили ее правонаследницей Российской Демократической Федеративной Республики, которую в январе 1918 года успело провозгласить Учредительное собрание, но фактически ориентировались на продолжение истории царской России. Ельцин, конечно, не объявлял себя «новым царем», но само его политическое поведение свидетельствовало, что первый российский президент видел свою роль именно монархической, единолично-самодержавной.
Весьма примечательно, что накануне первых президентских выборов 1991 года Ельцин отказался участвовать в прямых теледебатах с другими кандидатами, несмотря на то что позиционировал себя как «главного демократа». Отказ любого кандидата дебатировать с конкурентами в любой демократической стране мира означал бы автоматическое резкое падение его выборных рейтингов и поражение. Но в России сразу возродилась монархическая традиция по модели «не царское это дело — спорить с холопами». И она продолжилась на всех последующих президентских выборах в РФ: «главный кандидат» упорно не участвовал в теледебатах. И сами президенты менялись не в результате действительно свободных выборов, а путем назначения «преемников» — в духе династической смены царей.
Обратный ход исторического маятника ярко выразился и в том, что с каждым годом перестройки гражданских свобод становилось всё больше, а в «возрожденной России» — все меньше, пока дело не закончилось уже и вовсе путинской диктатурой. Принятый в 1990 году перестроечный Закон о печати, который отменял всякую цензуру, выглядит чем-то инопланетным в нынешней ситуации, когда в России заблокированы и объявлены «экстремистскими» тысячи вебсайтов и глобальные социальные сети.
В 1992 году, выступая в Конгрессе США, Ельцин торжественно пообещал:
«Россия больше никогда не будет угрожать миру».
Однако включившаяся логика имперской реставрации опровергла его обещание. Из принятой в 1993 году военной доктрины России было исключено еще советское обязательство о неприменении ядерного оружия первыми. Это могло бы насторожить западные государства, но они тогда не сочли эту угрозу достаточно значимой и согласились с перемещением ядерного оружия бывшего СССР в РФ.
Это позволило «новой России» претендовать на статус «великой державы», занять место СССР в ООН, а ныне и — при Путине — прямо угрожать ядерным оружием всему миру. Если бы Украина могла сохранить свою долю советского ядерного арсенала, российская аннексия ее территорий, а впоследствии и полномасштабная война Кремля против этой страны вряд ли были бы возможными.
РСФСР стала базой для имперской реставрации, поскольку занимала непропорционально крупное место в сравнении с другими союзными республиками. На на ее долю приходилось 3⁄4 территории СССР, 2⁄3 экономического потенциала и свыше половины населения. После исчезновения СССР московский гиперцентрализм даже усилился — если в 1990 году все союзные республики уже провозгласили свой государственный суверенитет, то аналогичные декларации российских автономий оказались быстро свернуты. «Федеративный договор» 1992 года в реальности был не договором равноправных субъектов, но лишь раздачей с царского плеча некоторых второстепенных полномочий, а все крупные госкорпорации сосредоточились в московской метрополии.
В речах Путина регулярно встречается выражение «историческая Россия», прямо соответствующее Российской империи, границы которой в некоторые периоды превосходили советские.
Постсоветская Россия стала позиционировать себя как продолжение Российской империи в советском декоре. Но это никак не вписывалось в современное международное право и потому порождало неизбежные конфликты с соседними странами. С имперской точки зрения, все постсоветские республики выглядели «ненастоящими» государствами, а их независимость — условной, формальной. У носителей великодержавного сознания сокращение «нашей» территории от границ СССР до РСФСР вызвало агрессивный ресентимент, стремления «восстановить великую державу» — только уже не (пусть и формальном) в союзно-договорном, а в российско-имперском формате.
Трагический парадокс движения «Демократический союз» известной диссидентки Валерии Новодворской состоял в том, что именно его участники еще с 1988 года стали популяризировать исторический бело-сине-красный российский флаг в противовес красному советскому. В ходе августовской революции 1991 года триколор воспринимался как «символ свободы», хотя в реальности он был официальным флагом Российской империи. И в «возрожденной России» быстро возродились его имперские смыслы — первая чеченская война велась именно под этим флагом.
Архаизация вместо прогресса
Постсоветский имперский транзит наиболее острые контрасты породил в культурной сфере. Советские дети 1970-1980-х годов росли на британце Винни-Пухе, шведе Карлсоне, немецких Бременских музыкантах. Эти мультипликационные герои воспитывали в советских детях глобальные человеческие ценности, не имевшие (как, собственно, и повторяла советская пропаганда) границ. Сегодня оказалось, что Карлсон и особенно Винни-Пух — прежде всего представители «недружественных стран».
Такими же глобалистскими, а еще и технофутуристическими (кстати, с описанием разных моделей искусственного интеллекта) были и культовые для пионеров фильмы «Приключения Электроника» и «Гостья из будущего». А перестроечная «Асса» с участием популярных рок-групп вообще открыла советским людям новые жизненные смыслы и стили… Но наверное, неслучайно бандита Крымова там сыграл Станислав Говорухин, позже снявший фильм «Россия, которую мы потеряли». Это была неизбывная тоска по «славному прошлому» дореволюционной империи, откуда впоследствии выросла нынешняя официальная идеология «русского мира», «традиционных ценностей» и «духовных скреп».
Кстати, насчет этих «скреп». В перестроечном 1988 году Русская православная церковь праздновала «тысячелетие крещения Руси», и власти по такому случаю сняли все прежние церковные ограничения, а студентам перестали преподавать «научный атеизм». В постсоветскую эпоху Московская патриархия фактически заняла опустевшее место «идеологического отдела ЦК», а сегодня «благословляет» имперскую войну и заявляет, что все беды в этом мире — от образованных людей.
Философы, говорившие о глобальном прогрессе, от Аристотеля и Канта до Сахарова и Мамардашвили, в постсоветской России – очевидные диссиденты, недавно ультрапропагандист Дмитрий Киселев объяснил народу, что Сахаров получил Нобелевскую премию мира за подрывную деятельность в СССР.
Главный конструктор советского космоса, который в своих ранних документах подписывался «Сергій Корольов», наверняка был бы в шоке, если бы ему сообщили, что через 60 лет после первого космонавта основной мировой новостью станет не освоение Марса или Венеры, а нападение России на Украину.
Пластмассовый мир победил?
Даже брежневскому СССР не приходило в голову судить уже высланных или добровольно уехавших писателей. А Бориса Акунина заочно приговорили к 14 годам колонии. Он объяснял причины отъезда так:
«Одно дело — бороться с режимом, который тебе не нравится, а другое — с большинством населения, которое совершенно распропагандировано».
И в этом, пожалуй, состоит одна из крупнейших загадок всего «постсоветского транзита» в России. Почему в итоге он привел к почти тотальному торжеству нелепой имперской пропаганды, в которой лютыми врагами оказались не только большинство европейских стран, но даже и бывшие украинские «братья»?
В позднесоветское время в пропаганду «строительства коммунизма» уже никто не верил, начиная с самих членов политбюро. Публика сочиняла о ней анекдоты, и окончательно эта пропаганда рухнула в перестроечные времена. Казалось, возвращение тоталитарной индоктринации стало невозможным.
Но затем за считанные годы весь этот опыт гласности и свободомыслия оказался напрочь отвергнут. Россияне вдруг массово стали «турбопатриотами», которые черпают свои убеждения из истерических телешоу. Если бы это было не так, само явление «национального лидера», правящего уже четверть века, вызывало бы широкие общественные вопросы. Но вместо вопросов растут доносы…
Постсоветская Россия совершила странный «транзит» в историческое безвременье, где причудливо сочетаются дореволюционная империя и доперестроечный СССР. Многие чувствуют уродливость этого симулякра, но опасаются, что совершенно необходимая деконструкция его может разрушить Россию как таковую, а вот это уже почему-то пугает граждан.
Хотя именно переход к построссийскому мышлению и стал бы возвращением в современность.
