Он неоднозначен. С одной стороны, занятость в российской экономике длительное время оставалась стабильно высокой, а безработица устойчиво низкой. Их показатели не становились заметно хуже даже в кризисных 2014–2015 и 2020–2021 гг. Российский рынок труда снова и снова поражал своей гибкостью и способностью переваривать сильные шоки через снижение цены труда, которое принимает разные формы, включая как прямое сокращение заработной платы, так и косвенное — через перевод работников на сокращенную неделю или отправку в отпуск за свой счет. Общее число занятых при этом практически не менялось.
С другой стороны, для экономического роста необходимо как минимум стабильное, но лучше растущее, предложение труда. А это зависит от демографии, с которой у России серьезные проблемы. Напомним, что экономический рост нулевых происходил в условиях увеличения участия в экономике молодых и образованных россиян. По некоторым оценкам, до трети экономического роста в те годы принес этот демографический дивиденд. Ближайшее десятилетие таким не будет — сейчас малочисленные поколения выходят на рынок труда. Это эхо многих трагических и драматических событий всего прошлого столетия. Значит, экономика получит меньше столь нужных ей молодых и образованных людей.
Предоперационный диагноз
Еще задолго до начала этого десятилетия аналитики прогнозировали наступление серьезного кризиса к 2030 году. Этот кризис связывался не с ростом безработицы в силу превышения предложения труда над спросом, а совсем с обратным — с резким сжатием предложения труда со стороны ключевой демографической группы — молодых работников в возрасте 20–40 лет.
Полагаясь на средний вариант доковидного демографического прогноза Росстата, можно было с уверенностью предсказать сокращение абсолютной численности работников в этом возрасте примерно на 20–25% к 2030 году по отношению к концу второго десятилетия. Прогнозируемое на его основе сжатие в предложении труда само по себе не может не стать болезненным ударом. Конечно, его последствия были бы смягчены тем, что это сжатие не является неожиданным событием, каковым стала эпидемия ковида; оно заранее прогнозируемое и растянутое во времени. Это не одномоментный шок, а постепенно затягивающаяся удавка. Но у этой возрастной группы есть особенности, усугубляющие экономические последствия ее сокращения.
Во-первых, пик производительности достигается в среднем к 35–40 годам, после чего производительность, как правило, уже не растет, а может и снижаться. В некоторых наиболее технологически продвинутых профессиях типа IT работники выходят на пик своей производительности и в более молодом возрасте, что связано с наличием «свежего» образования и способностью быстро бежать за движущейся технологической границей. Например, средний возраст российского айтишника — около 30 лет. В старших возрастах хуже и с образованием, и с «бегом». Все-таки для быстрого «бега» необходимо крепкое здоровье и молодецкий задор.
Во-вторых, именно на этом этапе карьеры идет быстрое наращивание человеческого капитала, которое затем замедляется или даже останавливается. Все это означает, что данная возрастная группа и обеспечивает экономике долгосрочное развитие.
Демографическая цена для рынка труда
Теперь обратимся к событиям нынешнего года. Они драматичны прежде всего для мужчин в возрасте 20-40 лет. То есть именно для той группы, неблагоприятная демография которой обсуждалась выше. Эта самая демография находится под новым тройным ударом.
Во-первых, это потери на фронте — как невосполнимые, так и санитарные. Их истинная величина нам неизвестна, но боевые действия продолжаются, а значит, будут и новые потери. Хотя подавляющее большинство участников боевых действий до начала частичной мобилизации, по-видимому, не относилось к гражданской рабочей силе, но в перспективе они должны были бы ее пополнить. Если, конечно, сохранят жизнь и здоровье. В будущем российская рабочая сила многих из них не досчитается.
Во-вторых, это гражданские лица, мобилизованные с конца сентября до начала октября. Владимир Путин называл число 318 000 на 4 ноября. Если будут новые волны мобилизации, сопоставимые по величине, то умножайте на коэффициент.
В-третьих, это волны эмиграции, начавшиеся в феврале. Ее оценки сильно различаются — от 300 000 до миллиона и даже больше за февраль–ноябрь. Это опять преимущественно молодые мужчины, как правило, особо востребованные в экономике. За мужчинами через какое-то время поедут (или уже едут) их жены, что увеличит общие потери в этой возрастной группе. Их я пока не включаю в расчет, как и уехавших с ними детей.
Таким образом, даже минимальный отток рабочей силы из России по двум каналам (мобилизация и эмиграция) в сумме превышает 600 000 человек. Но если будет новая волна мобилизации, сопоставимая по величине с первой, то первое слагаемое надо будет удвоить. Если от минимальных оценок эмиграции перейти к средним, то тоже происходит удвоение. Тогда мы выходим на число более 1,2 млн. И оно будет далеко от максимально возможного, но для иллюстрации этого вполне достаточно. Здесь нам важен порядок значений, а не точные цифры, которых все равно ни у кого нет. Конечно, в отсутствие достоверной статистики какие-то потоки мы можем недооценивать, а какие-то, наоборот, переоценивать.
Какую долю от занятого населения это составляет? Вернемся к статистике. При общей численности занятых примерно в 71-72 млн человек приведенные выше цифры потерь для рынка труда составляют от 0,85% до 1,7%. Они могут и не произвести особого впечатления, однако в пересчете к общей численности мужчин в возрасте 20-39 лет (около 20 млн) мы получаем около 3% и около 6% соответственно. Если же соотносить с численностью только занятого населения в этом возрасте (а это примерно 8,5 человек из каждых 10), то оценки будут еще выше. Это уже очень существенное изъятие из экономики — и по количеству, и, что особенно важно, по качеству. Оно не может не иметь болезненных последствий для экономики, как текущих, так и долгосрочных.
И процесс выбытия продолжается…
Постоперационные перспективы
Начиная с 2020 г. демографическая ситуация как минимум лучше не стала, а значит постковидный демографический прогноз (который мне неизвестен) должен быть еще менее благоприятным. Он должен быть уточнен, поскольку численность и возрастная структура населения за последние три года изменились. И количественные, и качественные характеристики будущей рабочей силы стали более проблематичными. Демографическая яма для 2030 года продолжает углубляться.
Что отсюда следует? Много разного, и всего не перечесть. Для экономики, для благосостояния, для семей, для здоровья.
Применительно к рынку труда отметим, прежде всего, значительную потерю качества и количества человеческого капитала. Выдернутые тем или иным способом из экономики и из повседневной мирной жизни люди в самом расцвете сил и продуктивности не произведут то, что могли бы. Или многие произведут, но в других странах. Их вклад в будущее благосостояние России если и не обнуляется, то серьезно сокращается.
Также стоит упомянуть о последствиях для импортозамещения. Как бы мы не относились к самой идее (а я отношусь весьма скептически), следует признать, что в нынешней и в прогнозируемо будущей ситуации альтернативы ему не видно. Но импортозамещающие производства потребуют дополнительной рабочей силы, которой и так нет. Внутри рынка труда значительный реаллокационный маневр крайне ограничен. Нет ни дополнительных мозгов, ни мускулистых рабочих рук. Девушка из офиса или из магазина — не совсем подходящий кандидат для работы у заводского станка. Но и они будут в дефиците. Кроме того, любой значительный переток труда связан с интенсификацией увольнений, чего власти всегда старались не допускать. Все это создаст дополнительные трудности и для поддержания действующих, и особенно для развития новых производств.
Возможный комментарий напоследок заключается в том, что если предложение труда сокращается, то зарплаты должны вырасти, не так ли? Чем дефицитнее работники, тем они дороже.
В теории это так, но только при прочих равных. В том случае, если спрос на труд не снижается в соответствующей пропорции. А вот это уже совсем не факт, так как сокращение экономической активности, снижение доходов бюджета и домохозяйств, частных инвестиций, предпринимательства, экспорта и импорта негативно влияют на спрос на труд. Как и общий рост неопределенности. Мобилизационные тенденции в экономике и усиление госрегулирования также подавляют спрос. А значит, надежды на то, что в условиях дефицита труда вырастет зарплата, кажутся преждевременными. Конечно, экономика постепенно адаптируется ко всем этим проблемам и найдет новое равновесие, но оно окажется на гораздо более низком уровне, чем на протяжении предыдущего десятилетия.
