Этот эпизод из романа «Как закалялась сталь» (если кто помнит такой) кое-как вспоминает в сауне при бассейне один из двух прилежно потеющих пузатых седых мужчин. Они развлекают моложавых соседок шутками и анекдотами примерной той же степени потертости, что и сами.
Любительницы ЗОЖ улыбаются, но сдержанно, а друг рассказчика заливисто смеется. Судя по возрасту, оба мужчины проходили роман в школе. Или видели по телевизору очень популярный некогда сериал с Владимиром Конкиным, снятый на киностудии Довженко в 1973 году. И запомнили то, что запомнили.
Страсть к переменам школьной программы
Школа — консервативный институт, хотя многие общественные реформы начинаются именно со школы. Но вы удивитесь: в общих чертах действующая программа по русской литературе сохраняется с 1920-х годов. Именно тогда был впервые составлен список обязательных для изучения авторов, и по сути, с тех пор в нем не так много изменилось. Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Тургенев, Островский, Толстой так и не покинули корабль современности. Салтыкова-Щедрина в оттепель поменяли на Достоевского, Горький понемногу уступил место писателям середины ХХ века, в основном военной прозе, но основной корпус классики не меняется.
В новой России, возникшей на месте СССР, список дополняется и расширяется, появляется вариативность, учитель сам выбирает изучаемые произведения, происходит рокировка между обязательными и дополнительными авторами. Кстати, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына в адаптированном виде, об исключении которого завел было речь прославившийся этим депутат Госдумы Дмитрий Вяткин, был включен в программу в 2010 году по личному предложению тогдашнего премьера Владимира Путина, и в список для дополнительного, а не для обязательного изучения.
Сейчас возникли новые инициативы по возвращению в программу, в которой остается все меньше часов на литературу, основных книг героико-романтической военной прозы в качестве «основополагающих произведений». Называют «Молодую гвардию» Александра Фадеева, «Как закалялась сталь» (да-да!) Николая Островского, «Горячий снег» Юрия Бондарева. Понятно, что эти пожелания исходят от людей старшего поколения, ветеранов военно-патриотического движения, которые вот уже лет десять властью возвращены на роль главных идеологов современной России. Общественность этим взбудоражена, многие родители не хотят превращения школы в инструмент идеологического воспитания, но их настроения не находят отражения в публичном поле, оставаясь, в основном, на уровне родительских чатов.
Но так ли велика опасность? Когда «Молодую гвардию» в 1993 году перестали проходить в школе, многие, кстати, возмущались — в первую очередь, военные ветераны и убежденные коммунисты. Именно им и их единомышленникам кажется, что сегодня наконец началось вожделенное возращение страны к ментальности Советского Союза, в их идеализированное прошлое. А вместе с советской жизнью должна вернуться и советская литература.
У сторонников этого возвращения есть твердое убеждение, что именно прочитанные книги формируют позицию гражданина: «В школе, как и в семье, формировался характер, мировоззрение… Мы серьёзно относились к учёбе, много читали… Среди любимых книг была „Как закалялась сталь“ Николая Островского, книги о полководцах и героях Гражданской войны», — так на встречах с нами, школьниками, говорили участники войны Отечественной. Но мы-то с вами, надеюсь, понимаем, что воспитание личности происходит совсем не таким простым способом, особенно сегодня, в совершенно изменившихся условиях.
Да можно ли вообще заставить ребенка читать
Именно об этом думают учителя сегодня. Большинство современных детей чтение вообще не любят, а к художественным текстам относится особо неприязненно, потому что они сложно устроены. Привычка к визуальному восприятию, увеличение количества информации, и склонность к более простым путям ее усвоения, меняет подходы к образованию, все более наглядного, все менее рассчитанного на воображение и усилие.
Вернуть детей к книге, считают многие учителя, можно, только предложив им увлекательные и яркие впечатления, соблазнив их модной темой, удивительным миром, в котором все необычно. Именно этим объясняются попытки ввести в школу фантастику, приключения. Некоторые учителя предлагают проводить уроки литературы по книгам о Гарри Поттере, поскольку именно их дети читают с удовольствием: научить разбирать устройство прозы вполне можно и по романам Джоан Роулинг.
Вопрос, нужно ли всем современным детям разбираться в поэтику и иметь навыки литературоведения?
Зачем нам уроки литературы
Это на самом деле и есть самый важное.
Я уверена, не столь значимо, что именно будет предложено Министерством образования для уроков литературы. Те школьники, что привыкли читать книги, будут читать много, и то, что им нравится. Те же, кто читать не приучены, кто книгу считает исключительно источником информации, никаких романов читать все равно не будут.
Можно ли в школе привить ребенку любовь к чтению, если в семье это не считается естественным и необходимым, учителя до сих пор не решили. Но даже если считать, что можно, то, конечно, дело не в том, что читать на уроках, а в том, как это делать. В принципе, при наличии желания учителя, любое произведение можно сделать примером того, как надо вообще читать художественный текст. И если ученик этому научится, он сможет прочесть все, что захочет.
Другое дело, если целью школьного образования будет объявлено создание единой базовой модели национального сознания. Тогда история и литература, да и география с биологией становятся инструментами формирования «правильного понимания мира». Правда, для этого нужно не просто тотальное ограничение доступа к информации как детям, так и взрослым, но великое искусство педагогов-пропагадистов. Как я понимаю, в наших условиях учительского труда такого мастерства добиться невозможно. Да и литература тут как раз наихудший помощник. В самом героическом романе нет-нет, да такое померещится… К тому же без Пушкина и Толстого школу не оставят, а там пойдет конкуренция, сравнения. Нет, нереально.
Пушкин — наше единственное все
Есть еще одна задача, о которой мало говорят, но, на мой взгляд, она важнейшая. Мы — те, кто учился во времена долгого советского застоя, имеем общую базу цитирования, непроизвольно в бытовой речи вспоминая то реплику из «Ревизора» или «Горя от ума», то стих из «Евгения Онегина». Имея общий контекст, мы легче понимаем друг друга, и нам проще определять нашу идентичность. И до сих пор это формировало — не так явно, как медийное воздействие, но более глубинно — строй современного русского языка.
Литературные тексты устаревают, опыт меняется, сложно объяснить нынешним детям то, что для нас было интуитивно понятным: что такое купец, барыня, сени, зипун и так далее. Но классические тексты сохраняют преемственность языка, расширяют историческое время. Так что с точки зрения культуры иметь набор классических текстов на национальном языке, обязательный для всех, очень полезно. Но таких текстов не может быть много, и они не могут меняться по произволу каждой новой реформации государственного устройства. «Капитанская дочка», «Пиковая дама» и «Евгений Онегин» устраивают абсолютно всех, вот пусть Пушкин и станет нашим Шекспиром, которого в английских школах изучают на староанглийском, читая в классах и комментируя каждую фразу, изучая по нему и драму, и поэзию.
Романтика, героика и светлые идеалы
Еще одно соображение от тех, кто хочет коренной перестройки программ по литературе. Дескать, те произведения, которые были выбраны в двадцатые революционные годы ХХ века, обладают особой деструктивностью, они критически описывают действительность, наследуя в этом традициям разоблачения оппозиционно настроенных писателей.
Заменить Лермонтова Кукольником, Гоголя — Загоскиным, а Чехова — Ильиным и Нилусом пока вроде никто не предлагает. Но читать про подвиги предков кажется необходимым. «Филологические упражнения чаще отпугивают юных читателей. А вот исторический контекст, осмысление причин и следствий в истории литературы — это сообразно духовным поискам юности… У нас никогда не было и не будет иной всенародной идеи, кроме идеи подвига, победы», — таков ход мысли сегодня снова популярен у учителей. «Патриотизм был главным принципом, которого требовали от читателя русские поэты, в чьем творчестве преобладали героические мотивы. Соответственно патриотическое чувство занимало центральное место и во всей первоначальной русской поэзии» — тут поминают Хераскова, Державина, Хомякова, «Неман» Тютчева, тексты тяжелые, архаические, малопонятные.
Надо сказать, что у многих родителей такая позиция встречает поддержку, поскольку в ней есть очевидная вертикаль — власть князя, царя, генерала в их глазах укрепляет и власть родителя, которая сегодня зашаталась из-за резкого изменения оцифрованного электронного мира, и слишком, на их взгляд, явного предпочтения детьми удовольствий долгу. Вот пусть и помучаются.
Но есть и запрос от самих школьников — и это вовсе не тяга к военной тематике, напротив, кровавые подвиги, особенно героизм сверстников, стоически молчавших под пытками, их пугает. Нервические дети, не справляющиеся с постоянно меняющимся и угрожающим привычному течению жизни миром, все менее склонны к реалистическим описанием трагедий, им хочется счастливых развязок, сказочных декораций, чудес и обычных людей в качестве персонажей. То есть: всего того, что европейская литература после Первой и Второй мировых войн (Толкиен, Льюис, Кэролл, Пратчетт, Роулинг, Пулман) давала в изобилии — и что пока не получилось у Перумова или Лукьяненко. Разгадать национальный код героизма в российской традиции, где противостояние правительству традиционно занимает более рейтинговые места, чем борьба с внешним врагом, попытался Борис Акунин, создавая своего Фандорина.
Но жизнь в России так часто меняется, что возможно, школьникам будет спокойней на уроках читать «Повести Белкина».
