Например, в 1998 перемещения силовиков, лояльных генералу Льву Рохлину, по официальной версии, даже не были названы «мятежом», а сам Рохлин просто умер при не до конца ясных обстоятельствах.
Сейчас передвижению вооруженных людей, берущих под охрану административные здания и военные объекты, приданы необратимые смыслы игры с «нулевой суммой», где «победитель забирает все». И эти смыслы разворачивается поверх доселе скрытого под слоем «тефлоновой» поддержки Путина разлома, феномена, о котором довольно давно говорили социологи: при декларируемой лояльности и послушности власти, удовлетворенности положением дел, – недовольство несправедливой и коррумпированной «системой» в самых разных социальных слоях, включая силовиков, постепенно нарастало.
Чтобы понять, почему это важно, необходимо помнить, что политически и политтехнологически формирование нынешнего российского режима 23 года назад было как раз построено на грамотной эксплуатации такого же недовольства: «молодой» Путин позиционировался как герой, борющийся с системой изнутри, прорывающий окружение «плохих бояр» ради блага «обычных людей». Двадцатилетний период беспрецедентного экономического роста позволил сместить фокус: важна не статика (неудовлетворенность текущим положением дел как бы никуда и не уходила), но динамика: жизнь налаживается, города – хорошеют, доходы – растут. И «несовершенной» вертикали власти прощалось многое – от добра добра не ищут.
Когда рост сменяется стагнацией или падением, «несовершенная» система фактически одномоментно становится «прогнившей», а градус недовольства неэффективностью, некомпетентностью и коррумпированностью – растет. Понятно, что военное сознание, внешний конфликт, как ни банально, это инстинктивный механизм самосохранения в условиях кризиса: какая ни есть власть – это наша власть, а кто недоволен – тот предатель. Важно другое: даже в условиях кризиса до последнего времени Путину удавалась роль героя, борющегося с системой изнутри (увольняющего нерадивых губернаторов или меняющего полицейское начальство) с ролью защитника и стабилизатора этой системы.
24 июня распределение ролей стало иным: Путин – на стороне системы, Пригожин – против. В чем-то это повторяет сценарий конца 1980-х в СССР: Путин в роли нового Горбачева, Пригожин – такой рудиментный, нишевой Ельцин.
Покойный Глеб Павловский не раз отмечал, что эскалация и «повышение ставок» в «системе РФ» - не просто доминирующий, но фактический единственный способ разрешения противоречий, как внутренних, так и внешних. Но до сих пор эскалация была до определенной степени игрой в одни ворота: у Кремля всегда были козыри, делавшие проигрыш невозможным. Во внутренней политике таким козырем была лояльность силовиков, во внешней – ядерный арсенал. Сейчас, вне зависимости от исхода демарша «вагнеровцев», Кремль, повышая ставки и отсылая в выступлении Путина к событиям Первой мировой войны и русской революции в качестве прототипа, явно проигрывает: при нарастании кризиса негативная энергия недовольства системой, которую пытается использовать Пригожин, и против которой сейчас выступает Путин, будет лишь усиливаться.
24 июня в России произошло то, на что надеялись оппоненты Кремля и чем пугали некоторые аналитики уже более 20 лет: конфликты силовиков внутри должны, рано или поздно, перерасти в вооруженное противостояние и попытки переворота. Эти теории считались маргинальными, а стабильность системы, напротив, была одним из краеугольных камней социально-политического консенсуса. В последние полтора года сломавшиеся часы тех, кто выпадал из аналитического мейнстрима, показывают правильное время.
Бумеранг эскалации и управляемой нестабильности (технологии, принятой на вооружение еще в нулевые) вернулся и бьет по самой системе.
