Для понимания перспектив, которые сейчас открываются перед Россией, нужно отдавать себе отчет в том, что режим Владимира Путина — не просто пример авторитарной власти, опирающейся на сплоченный коллектив клептократов. Это политическая система, поставившая своей целью ни много ни мало замедление исторического времени.
Еще десять лет тому назад я с уверенностью писал, что России не грозит никакая модернизация — и если сравнить скорость перемен в нашей стране и всех крупных мировых державах за последние 25 лет, сложно не прийти к выводу, что страна практически законсервирована. Власть занимается разрушением науки и образования, насаждением религиозности, возрождением архаичных технологий. Персонально она организована по канонам фаворитизма XVIII века: «ближний круг» императора последний раз в российской истории был менее изменчив в эпоху Петра I. Даже члены политбюро на момент смерти генсека Леонида Брежнева в среднем находились на своих постах не так долго, как находятся сегодня члены Совбеза.
Война с Украиной ведется так, как велась в былые времена какая-нибудь Война за испанское наследство. Явно недостаточная по своим размерам армия, руководимая очередным увешанным звенящими железками фаворитом и разбавленная наемниками с темным прошлым, дает противнику отдельные сражения, давно потеряв стратегические перспективы. Элита балуется импортными погремушками, а в столице страны-агрессора продолжают работать посольства ее противников.
Вагнеровский мятеж имел, собственно, единственную цель — сместить бездарного военного министра и «актуализировать» режим, а не разрушить его. Он был попыткой не убийства, а реанимации системы — но оказался неудачным, поскольку система хочет существовать, а не жить; стагнировать, а не развиваться.
В последние дни часто можно слышать, что за одним мятежом последуют и другие; что Владимир Путин лишился поддержки, а элиты готовы сцепиться в последней схватке; что, может быть, фасад, а может, и фундамент системы пошел трещинами. Я отношусь к таким оценкам скептически.
Несмотря на понесенный имиджевый ущерб, система остается устойчивой. Единственным результатом мятежа явится увеличение числа тех сановников, которые смогут оказывать на Владимира Путина серьезное влияние. Режим был не просто вопиюще неэффективен — он ограничивал возможности маневра и игры для фаворитов, что составляет саму основу зрелого монархического порядка.
Удаление Евгения Пригожина дает элитам знак: теперь позволено намного больше, чем вчера, но красной черты переходить не стоит. Можно бороться за внимание государя, но не против него — и поэтому можно ожидать, что подковёрная борьба усилится, а жизнь «двора» активизируется.
Однако именно «двора», а не императора и не народа. Я не уверен, что кто-то из ближнего окружения всерьез намерен сместить Путина. Появись сейчас новый правитель, он столкнется с необходимостью «разрулить» такое количество проблем, что даже в самом удачном варианте политического будущего у него нет.
Поэтому я бы поставил на то, что элиты будут расширять степени своей свободы внутри режима, позволив Владимир Путину «переизбраться» в марте 2024 года и довести Россию до окончательного поражения в Украине и глубокого экономического кризиса (на что я бы отвел два-четыре года). Сам он находится в ситуации, когда ему не придет мысль о преемнике: любая потеря контроля (которая в таком возрасте выглядит окончательной) означает утрату не каких-то абстрактных достижений, а свободы и жизни — Rex Emeritus никому не нужен в своей стране, но очень даже востребован Международным уголовным судом. Население не обладает субъектностью: оно в лучшем случае может осуждать или восхищаться, но не действовать.
В отсутствие избирательного процесса и с дезертирством оппозиции за рубеж режим может свергнуть только революция — но недавние выходные показали, что массы (в отличие от 1991 или 1993 года) на баррикады не рвутся.
Бунт Евгения Пригожина ознаменовывает кризис не путинской системы как таковой, а той её формы, которая сложилась к конце 2000-х годов после периода относительно динамичного развития. Полный кадровый застой; остановка экономического роста; «лобовое» противостояние с Западом; патологическая зацикленность на Украине — только часть тех трендов, которые не могут не беспокоить людей, находящихся вне путинского бункера. Элиты вряд ли хотят разрушения сложившегося порядка — таковое сейчас не может принести им выгод — они хотят пусть минимального, но развития, и оно, на мой взгляд, в той или иной мере проявится в ближайшее время.
Путинский режим начал движение по нисходящей — но оно, скорее всего, будет почти таким же медленным, как и его вызревание.
