Сегодня четыре месяца с момента нашего ареста и сегодня пятое заседание, юбилейный день. На самом деле, с каждым разом все сложнее готовиться и говорить, потому что для этого нужны люди, с которыми ты говоришь, и неважно — стадион это или один человек. За четыре месяца в тюрьме ты уже перестаешь видеть людей и начинаешь видеть некую систему — общее существо, которое решает твою судьбу. Когда решение принимает человек, в этом есть какая-то логика, какая-то мотивация, какое-то объяснение. В нашем случае никаких логики и мотивации для нашего нахождения в тюрьме нет.
Личность моя характеризована так, что я уже могу на собственные похороны не приходить. Поручительства от Константина Райкина до Ксении Собчак и от телеканала «Спас» до Европейского конгресса. У меня есть жилье в собственности, прекрасное и замечательное, мне оттуда гораздо удобнее ездить в Следственный комитет хоть каждый день.
А мне есть что сказать господину следователю, не в смысле поругаться, а в смысле по делу. Это бы сильно облегчило ход дела, если, конечно, есть задача что-то расследовать, а не просто держать нас в тюрьме.
У меня нет иностранного гражданства, никакой иностранной недвижимости, иностранных счетов. И это я сейчас не жалуюсь и не хвастаюсь, а говорю, что мне некуда и нет никакого способы сбежать. Помимо всего прочего, те, кто видели моих детей, знают, что с ними незаметно исчезнуть довольно сложно. Они заметные, аккуратно говоря и не вдаваясь в подробности диагнозов. Сбежать без своих детей я не могу, потому что — об этом сегодня уже было сказано — я хорошая мама. И куда я от них денусь?
По поводу давления на свидетелей, чтобы они изменили свои показания, сегодня уже тоже сказали: я не система, я человек, какая может быть у меня мотивация давить на свидетелей и заставлять их менять показания, если они уже дали показания в пользу моей невиновности?
Все это мы повторяем с моими защитниками уже пятый раз, каждый раз добавляя новые документы и новые аргументы. Это невозможно подделать. Наверное, с точки зрения системы, я человек, который, чтобы вылезти скорее из-за решетки, будет преувеличивать. Но это невозможно преувеличить. Невозможно, например, преувеличить возраст 90-летней бабушки, она родилась тогда, когда она родилась.
И я все же еще раз остановлюсь на словах про моих двух детей. Помимо того, что уже сегодня было сказано, я хочу остановиться на одной этой бронхиальной астме моей дочери, о которой уже говорили мои защитники.
Дело в том, что бронхиальная астма появилась совсем недавно, она появилась в течение этих самых двух месяцев, которые мы сидим в тюрьме после последнего продления. В прошлый раз в этом зале на этом месте находилась свидетель, психолог, от которой приобщена экспертиза. Ей был задан мной прямой вопрос: «Скажите, пожалуйста, когда и если я выйду, я смогу обратно собрать своих детей, чье состояние ухудшается?».
Она сказала совершенно отчетливо: «Если выйдете прямо сейчас, то сможете. А если не сейчас, то не поручимся». На судью Пахомову это никакого впечатления не произвело, мол, ничего страшного. И вот страшное случилось. Если вы когда-нибудь видели задыхающегося ребенка, поверьте, это довольно страшно.
Я своего ребенка задыхающимся видела. У нее это носит психосоматический характер. Когда она только попала ко мне в семью, она от стресса начинала задыхаться. Это очень страшно выглядит. Потом это совершенно прошло. До ареста в мае у меня был физически — не ментально, конечно — здоровый ребенок, который в белой рубашке ехал на концерт поздравлять ветеранов.
Я из всего этого понимаю, что для системы мы — арестованные, заключенные, осужденные — не существуем. Я отказываюсь так смотреть на мир, хотя это сложно, когда сидишь в тюрьме и видишь, что делают с твоей семьей. Когда получаешь письма от бабушки 90-летней, которая говорит: «Я еще месяц не буду умирать, месяц до суда я еще продержусь». А я ей говорю, что ничего хорошего от суда ждать не надо, потому что судов было уже четыре и они заканчиваются одним и тем же.
Я знаю, ваша честь, что вам не нужно об этом напоминать, возможно, мне самой себе нужно напомнить. Речь идет не про систему. Речь идет про одного единственного человека, который принимает одно единственное решение. И сейчас это вы. Я вообще не апеллирую к следователю, я не говорю про спектакль наш и так далее.
Мы говорим про одно-единственное решение. И для меня сейчас пока важно только одно — останусь я в тюрьме или вернусь домой на каких угодно условиях. Я должна бы говорить, что прошу вообще отменить мне меру пресечения, потому что я невиновна, но это я уже не прошу.
Я просто прошу избрать мне меру пресечения, не связанную с арестом. Прошу дать мне возможность предотвратить тяжелую болезнь и, возможно, смерть близких мне беспомощных людей. Мне кажется, что астма в очень тяжелой форме и не буду говорить сейчас при всех диагнозы, которые есть у вас в документах, — это достаточное основание, чтобы вы отпустили меня и Светлану, у которой пожилые родители.
Для нас речь идет о жизни и смерти, для вас, принимающих решение, — речь не идет о жизни и смерти, во всяком случае, я на это очень надеюсь. С другой стороны, решение, которое вы сегодня примете, изменит наши жизни на месяц и 24 дня, а с вами оно останется на всю жизнь.
И хорошая новость в том, что у вас абсолютно идеальная ситуация, чтобы принять ваше личное справедливое, гуманное и законное решение.
