А ведь они, помимо прочего, не одинаковы в разных языках и культурах, и даже произнося эти слова по-русски, люди часто имеют в виду совершенно разные вещи.
Стыд или вина?
Начнем с важного замечания: не во всех культурах вина одинаково важна. Антропологи и культурологи давно обратили внимание, что в некоторых культурах то место, которое в нашей культуре занимает вина, занято стыдом. К примеру, японский самурай совершал ритуальное самоубийство после того, как его оскорбил его господин, — так он смывает непереносимый стыд, даже если на нем нет никакой вины.
Разумеется, и стыд, и вина присутствуют во всех культурах, люди всегда стараются их избегать. Русское присловье «ни стыда, ни совести» ясно показывает, что стыд важен и для русских. Но, с другой стороны, «стыд не дым, глаза не выест». А вот вина…
В основе русской культуры, равно как и европейских, лежит христианство, и этого уже не изменить. А Евангелие обходится с вопросом о стыде и вине довольно радикально: Христос мучительно умирает на кресте, беспомощный и обнаженный (сейчас его изображают с набедренной повязкой, но вряд ли даже ее оставили на нем) — это максимально возможное унижение, беспредельный стыд. Но именно эта смерть, согласно христианскому богословию, ведет его к прославлению, а заодно и служит средством избавить от вины тех, кто примет это избавление.
Вопрос о вине в Евангелии и других книгах Нового Завета разбирается очень долго и подробно: перед Богом виноваты все люди, каждый нуждается в прощении. Собственно, основная идея Евангелия — что прощение возможно, что его приносит вера во Христа, распятого и униженного. По сути, каждый призван принять на себя этот беспредельный стыд, чтобы избавиться от собственной вины.
То есть для любой христианской (хотя бы в прошлом) культуры вина гораздо важнее, а кроме того, она глубоко индивидуальна. Стыд может быть коллективным, когда наша нация, конфессия или просто группа испытывает унижение, но вот вина — это мера личной вовлеченности каждого в дурные дела, его несоответствия своему высокому призванию. И переделать это едва ли возможно.
А что там с ответственностью?
Русское слово «ответственность» очень многозначно. В английском, например, различаются responsibility как ответственность прежде всего моральная и liability как административная, уголовная или финансовая ответственность, которую человек или организация несет за свои упущения. А есть еще и accountability как необходимость отвечать за свои слова и поступки, причем как в юридическом, так и в моральном плане.
Говоря о «наступлении ответственности», мы практически всегда говорим о liability. По сути, это слово служит синонимом слова «наказание». Смотрите сами: «предусмотрена уголовная ответственность в виде лишения свободы…» Это очень узкое словоупотребление, оно не выходит за рамки юридических документов, и в этом смысле, конечно, ответственность строго индивидуальна, ее рамки строго очерчены законом.
В повседневной речи мы гораздо чаще говорим об ответственности как responsibility, и вот она как раз бывает общей. Если жильцы многоквартирного дома создают ТСЖ, они берут на себя ответственность за содержание своего здания, за порядок в общественных местах. Это сложно: кто-то мусорит в лифте, кто-то не хочет сдавать деньги на ремонт подъезда, потому многие спешат переложить эту заботу на плечи управляющей компании. Точно так же и проблемы страны проще переложить на администрацию президента, пусть у них там головы болят…
В Европе привычка к такой солидарной (это слово мне нравится гораздо больше, чем «коллективная») ответственности складывалась веками: гильдии мастеров и магдебургское право в городах, сельские общины, сеймы и парламенты, — но в России эти институты были не слишком сильны в царское время, а советская власть сделала всё возможное, чтобы избавиться от их зачатков. Поэтому нам при словах «мы все вместе должны…» сразу представляется комсомольское собрание или, в лучшем случае, родительский чатик с неуемной мамашей-активисткой, которая собирает деньги на подарок учительнице и учит всех жить. Да, впрочем, любые объединения и в самом деле часто действуют ровно по этой модели.
Как это выглядит на Ближнем Востоке (раз уж я упомянул в начале войну Израиля с ХАМАС), описывать не берусь, ограничусь очевидным утверждением: там не Европа и всё устроено в принципе иначе, а ислам не христианство. В этой культуре намного важнее избегать стыда — а значит, доказывать всем свою крутость. Почему-то мало кто задумывается о необходимости делать такие поправки.
Прошлое или будущее?
И что происходит в головах, когда кто-то начинает говорить, например, о «коллективной ответственности граждан РФ»? В большинстве голов — резкое отторжение, потому что «ответственность» сразу понимается как наказание за вину, а вина в нашей культуре всегда конкретная и личная. Более того, в головы закрадывается простая мысль: если виноваты мы все и во всём, значит, личная вина отменяется и те, кто совершал страшные преступления или способствовал им, просто уйдут от наказания, его по всем нам размажут тонким слоем. И наказывать будут не тех, кто виноват, а тех, до кого дотянутся: есть паспорт РФ — значит, виноват!
Мне хотелось бы верить, что те, кто рассуждает о коллективной ответственности и даже вине, имеют в виду что-то совсем другое, но звучит для слишком многих это именно так. И потому эти разговоры способствуют не осознанию меры своей личной вины в происходящем, а озлоблению и сплачиванию вокруг Кремля: мы все для них там одинаковые, лучше уж нам тогда держаться вместе.
Очень часто теперь ссылаются на вопрос о коллективной вине немцев, который активно обсуждался некоторыми немецкими интеллектуалами после 1945 года, но давайте не забывать двух вещей.
Первая — параллельно в Германии шли (не очень последовательно, надо признать) судебные процессы над нацистскими преступниками, и на этих процессах доказательно разбиралась мера личной вины каждого подсудимого, а не просто его принадлежность к рейху или немецкой нации. Всё это стало возможно, разумеется, только в условиях оккупации. И только поэтому интеллектуалы могли задаться вопросом: хорошо, некоторое количество преступников осуждено, еще некоторое — бегает от правосудия, но может ли рядовой немец сказать, что сам он никак и ни к чему не причастен?
Вторая — подлинная перемена настроений в Германии состоялась только в 1960-е годы, когда на сцену вышло новое поколение, лично никак не причастное к зверствам нацистов просто потому, что эти люди были тогда еще детьми. Они поняли, что груз «немецкой вины» не пускает их в будущее, и постарались с ним разобраться, а заодно это был вечный конфликт отцов и детей, вечный упрек молодежи своим старикам. Молодые немцы взяли на себя ответственность за собственное будущее.
Разговоры о вине, часто неизбежные и полезные, пригибают нас к земле и обращают к прошлому. Разговоры об ответственности (в смысле responsibility), в свою очередь, придают сил и помогают строить будущее.
Вероятно, первых не избежать, но подменять ими вторые не стоит!
