Лично у меня бесконечные экономические кризисы и катастрофы вызывают если не априорный скепсис, то, по крайней мере, определенное недоверие, провоцирующее желание анализа и проверки.
Если взглянуть на заголовки многих статей последних пары недель, можно увидеть массу сообщений об ухудшении экономической ситуации в России. Сам по себе тренд очевиден: рост замедляется, во многих отраслях видны нарастающие финансовые сложности, часть уже в глубоком кризисе.
Кредитки пугают?
Однако меня больше интересует тема, о которой по понятным причинам всё чаще говорят обычные люди — кризис финансовой системы, вероятный коллапс российских банков, и даже, не дай Бог, замораживание счетов и депозитов. Спросишь что Google, что Yandex — число ссылок по соответствующим запросам составляет десятки тысяч. Народ не остается равнодушным к столь насущным вопросам, и его, конечно, можно понять.
В отличие от авторов текстов.
Основная заголовочная тема в статьях по банковской тематике — «стремительный рост просроченной задолженности». Однако если читать не заголовки, а сами материалы, окажется, что речь практически везде идет о проблемах в потребительском кредитовании — а если уж быть совсем точным, то в секторе задолженности по кредитным картам. На этом рынке в России в последние годы наблюдался бум: за 2022–2024 гг. банки выпустили более 26 млн кредитных карт, по которым клиенты могли уходить «в минус». Было бы странно ожидать, что такая услуга оказалась бы невостребованной, и по состоянию на конец мая по 8,3 млн карт имелась просрочка сроком более чем на 90 дней — а год назад просрочки были по 6,9 млн карт. Общую долю кредиток с разным сроком просрочки в мае 2025 г. аналитики «Скоринг бюро» оценили в 12% от общей выдачи, а совокупные долги в «карточном» портфеле банков — в 11,3%.
Много это или мало?
Чтобы ответить, необходимы дополнительные данные. Прежде всего, доля кредитования по картам в общем банковском кредите в России составила в первом квартале 2025 г. около 5,6% (менее 20% кредитования физических лиц) — и это означает, что просроченные платежи по ним составляют 0,5-0,6% банковских активов.
Кроме того, надо иметь в виду, что этот рынок в России весьма консолидирован: 51% выданных карт приходится на Сбербанк, а доля пяти крупнейших эмитентов (Сбербанка, Т-Банка, «Альфы», ВТБ и Совкомбанка) составляет 90%. Эти финансовые организации, скажем так, вполне успешны (один Сбер в этом году направляет на дивиденды существенно больше, чем вся просрочка по кредитным картам в России — 787 млрд рублей против 576 млрд., а про то, что ни одному из таких банков не дадут «утонуть», я уже и не говорю.
«Стремительность» роста просрочки преувеличена: с начала 2022 г. она увеличилась на 70%, а число имеющихся у граждан кредитных карт — на 56,9% (то есть по сопоставимому количеству заёмщиков рост отнюдь не запределен). Наконец, замечу: банки даже при данных показателях риска осознают специфику бизнеса — что подтверждается резким снижением как числа выдаваемых новых кредитных карт (более чем вдвое в апреле 2025 г. против апреля 2024-го), так и предоставляемых необеспеченных кредитов гражданам.
А что у американцев?
Но к теме просроченной задолженности стоит сделать два дополнения.
Во-первых, стоит обратиться к опыту других стран — и тут мы увидим, что в США, по данным федерального резервного банка Сен-Луиса, в просрочке от 30 дней и выше в первом квартале 2025 г. находилось 14% задолженности по кредитным картам — а рост с 2022 г. составил от 53% до 73% по различным категориям заемщиков. Это мало кого удивляет, так как проценты по этой категории долгов наиболее высоки, и неплатежи проявляются здесь в первую очередь (что относится и к России).
Во-вторых, там, где речь идет о залоговых кредитах, реструктурирование и необслуживание которых чревато потерей значимых активов, ситуация в России несравнимо лучше, чем США. К примеру, просрочка ипотеку достигла у нас 0,67%, а в американской банковской системе уже превысила 4% от общей суммы выданных средств). И, наконец, есть основная проблема, касающаяся корпоративного сектора (она, кстати, в экономической публицистике в России практически никогда не обсуждается).
В России уже давно не случалось серьезных корпоративных невозвратов и дефолтов — хотя условия кредитования бизнеса намного жестче, чем в большинстве развитых стран. Прежде всего стоит сказать, что если в США и Европе большая часть банковских кредитов выдается на четкий срок и под строго определенный процент, и если брать США, то там доля кредитов с «плавающей» ставкой составляет всего около 12% — 1,3–1,4 трлн долларов из общей ссуды коммерческим компаниям в 12,95 трлн долларов, то в России из-за низкой предсказуемости финансовой конъюнктуры распространены именно кредиты с плавающей ставкой: их доля, по данным Банка России, составляет 64,8%, а в 89% из кредитных соглашений этого типа цена кредита прямо привязана к ключевой ставке ЦБ. Это дает Банку России крайне эффективный инструмент влияния на рынок, так как повышение ключевой ставки увеличивает стоимость не только новых (как в большинстве развитых стран), но и существуюших заимствований, порождая волну возвратов и досрочных погашений.
Мы видим это прямо сейчас: несмотря на стенания о недостатке средств у бизнеса кредиты активно гасятся, а не привлекаются. Данные Банка России указывают на сокращение общего корпоративного кредитного портфеля в I квартале 2025 г. — в номинальных ценах, что при высоких ставке и инфляции указывает на резкое падение реального кредитования. Это не означает, что в данной сфере все хорошо — есть и «проблемные корпоративные кредиты» на 4,9 трлн рублей, и «рискованные реструктуризации» на 2,7 трлн рублей — в совокупности они составляют 8,8% корпоративного портфеля, но, как пишет Банк России, приблизительно наполовину они обеспечены индивидуальными резервами. Если скорректировать сумму этих активов на резервное покрытие, проблемы корпоративного портфеля сокращаются до 3,8 трлн рублей, а все вместе проблемные активы банковской системы составляют менее 4%.
Я бы также добавил, что прибыли в российской экономике остаются высокими (в январе–апреле 2025 г. сальдированный финансовый результат составил 9,83 трлн рублей, что на 9,1% больше, чем в рекордном по этому показателю 2023-м), а владельцы крупного бизнеса за прошлый год вывели из своих фирм в виде дивидендов рекордную сумму в 1,77 трлн рублей, на 25% больше, чем в 2023 и 2022 годах, что позволит им в случае проблем поддерживать свои компании на плаву.
Каковы шансы кризиса?
Насколько вероятен в такой ситуации банковский кризис в России? Шансы довольно низки: никогда прежде финансовые потрясения (и даже проблемы системных банков) у нас не порождались неплатежами по кредитам. В 1998 г. кризис был обусловлен дефолтом по государственным обязательствам, банки не могли его пережить. В 2008–2009 гг. финансовый кризис был связан с проблемами на фондовом рынке, но серьезных банкротств банков не случилось. В 2011–2017 гг. проблемы российских банков были обусловлены в основном мошенничествами со стороны их акционеров и вытекающими ошибочными (и часто заведомо убыточными) сделками — но к этому времени Банк России уже создал механизмы, предотвращающие «эффект домино» в финансовой системе. Они, как и система страхования вкладов, работают и сегодня. Сама идея создать Фонд поддержки банковского сектора (о котором в последние недели снова заговорили в медиа) была предложена Банком России в середине 2024 г., на пике опасений относительно раздувания ипотечного кредитования, — и Эльвира Набиуллина права, призывая не преувеличивать риски в банковском секторе.
Если проблемы окажутся реальными, мы увидим их приближение по началу процесса банкротств в корпоративном секторе (банки не спишут кредиты просто так и попытаюся взыскать любые активы должником) — но пока их число сокращается довольно быстро (на 22%), а ещё быстрее (почти на 40% в первом квартале 2025 г. по сравнению с тем же периодом 2024-го) падает количество заявлений кредиторов о возбуждении новых дел о несостоятельности компаний.
Отдайте деньги?
Наконец, стоит коснуться и ещё одной распространённой «страшилки» — рассказов о неизбежности конфискации или замораживания вкладов. Тема привлекает особое внимание впечатлительных граждан и естественным образом становится полем для спекуляций любителей лайков и просмотров, но и она не имеет под собой особых оснований. Я исхожу из того, что негативные последствия такого решения явно перевешивают любые выгоды власти. Дефицит федерального бюджета даже при пессимистическом прогнозе не превысит в этом году 4 трлн рублей, а только застрахованные вклады в банках достигли 61,4 трлн. Правительству проще продолжать рыночные заимствования — и последние аукционы облигаций федерального займа показали высокий спрос при заметно снизившихся ставках, чем любым образом конфисковывать средства граждан.
Если Кремль вдруг решится на подобный шаг, это вызовет крах тех многолетних усилий по увеличению доверия населения к банкам, которые привели к «обелению» безналичных платежей и существенному повышению налоговых сборов (средства населения в банках выросли в прошлом году самым высоким темпом за 14 лет). Я не говорю о том, что почти у 40% населения нет сбережений, а средний размер вклада лишь несколько превышает 400 тыс. рублей. Иначе говоря, попытка конфисковать и заморозить вклады будет иметь огромный разрушительный эффект и не решит ни одной из проблем, которые могут быть решены иными методами.
Подвожу итог: экономическая ситуация в России в последнее время несомненно ухудшается, а в некоторых секторах заметны признаки стагнации и спада (например, в угольной отрасли), что позволяет экспертам говорить о приближении кризиса, но менее всего стоит предполагать, что этот кризис начнется в банковской сфере. Она сегодня хорошо капитализирована, весьма профессионально управляется и эффективно реагирует на проблемы.
Банк России имеет нужные инструменты для антикризисных мер и поддержки финансовых институтов. Российская финансовая система существенно ограждена от внешних шоков. Главные проблемы сейчас — возможная ограниченность спроса (как в связи со снижением потребления в строительстве и промышленности, так и из-за понижающихся темпов роста доходов населения) и наполняемость бюджета.
Банки, как бы ни жаловались их топ-менеджеры на «предстоящие трудные годы» — скорее основа устойчивости российской экономики, чем ее слабый элемент, а вопроса, кому нужно создавать иллюзию обратного, я уже коснулся в первых абзацах этой статьи.
