Дискуссии шли о том, понимают ли западные политики проблемы российских эмигрантов и готовы ли они относиться к русским как «к субъектам демократического процесса», которых следовало бы «защищать от коллективного наказания». Поводом для дебатов стало интервью Майкла Макфола Юрию Дудю, не оставившее равнодушным тысячи зрителей.
Будучи привержен принципу отказа от осуждения любой в целом рациональной позиции и не считая себя вправе оценивать компетентность и моральные ориентиры кого бы то ни было, я не стану присоединятся к критике ни сторон интервью, ни участников дебатов, а попытаюсь обратиться к проблеме как таковой.
С сочувствием и пониманием
За последние годы эмиграция из России, вероятно, побила все известные ранее рекорды. С начала 2000-х годов из страны уехало не менее 5 млн человек, в основном высокообразованных, самостоятельных и энергичных. В 2014 г. я назвал это сообщество «русскими профессионалами» — в то время как фанатов «крымнашизма» определил как «профессиональных русских». Это разделение, которое показалось мне тогда очень значимым, в последнее время стремительно разрушается, к чему я сегодня еще вернусь. Война вызвала высокую волну исхода — весьма специфическую (о ней я — как один, так и с коллегами — писал не раз). Конечно, эмиграция ни в какую эпоху не была простой, а в таких количествах, как сейчас, она становится огромным социальным испытанием для всех и каждого.
И вот тут мне бы хотелось высказать несколько важных соображений.
Во-первых, был ли отъезд ожидаемым? Да, был. Ситуация в России ухудшалась как минимум с 2012 г. С 2014 г. страна вела агрессивную войну. С середины 2010-х я определял режим как фашистский, а в 2020-м с уверенностью говорил, что единственным инструментом сохранения Владимиром Путиным власти станет террор против собственного населения. Называть случившееся в 2022 г. полной неожиданностью я не могу — и если кто-то из россиян не видел ясных трендов, европейцы за это точно не в ответе.
Во-вторых, следует ли воспринимать бежавших «антивоенных россиян» как представителей самостоятельной группы и «формировать программу их политической и юридической поддержки» — а это выглядит актуально с учётом замораживания некоторых программ выдачи гуманитарных виз и тем более кейсов депортации российских граждан прямо в застенки путинского режима? Я в этом не уверен — хотя бы потому, что никакого заметного антикремлевского сопротивления в России не было: одно только сравнение жизненного пути большинства эмигрантов 1920-х с их опытом противостояния большевикам в Гражданской войне с бэкграундом эмигрантов 2020-х годов снимает этот вопрос полностью.
В-третьих, на чем основано представление о необходимости принятия беглецов с распростёрными объятиями? Да, во Всеобщей декларации прав человека утверждается, что «каждый человек имеет право искать убежища от преследования в других странах» — но, с одной стороны, это не предполагает обязанности других стран ему таковое предоставлять, и, с другой стороны, я не уверен, что доля реально преследовавшихся россиян превышает несколько процентов от общего числа релокантов, а в отношении таких настоящих героев все западные страны ведут себя исключительно гостеприимно.
Если учитывать эти факторы, я бы сказал: да, западным правительствам действительно следовало бы воздерживаться от дискриминации российских граждан по принципу паспорта: отказывать огульно в выдаче виз, в праве въезда при наличии таковых на свою территорию, запрещать открывать счета, оказывать определенные услуги и пользоваться своим имуществом легально находящимся на Западе россиянам и т. д. Но требовать полного отсутствия эксцессов неразумно: Россия действительно ведет жестокую войну против свободного мира, и видеть в «понаехавших» оттуда какую-то «Божью благодать» никто не обязан.
Подозрения в отношении нас надо научиться воспринимать как должное. Обижаться на это нет никаких причин. Когда я читаю, что «антивоенные россияне, бежавшие от режима, сталкиваются с новой, не менее суровой, изоляцией в эмиграции», у меня возникает вопрос: действительно ли изоляция в не самых комфортных кварталах в Вильнюсе, Праге, или Берлине так же сурова, как пребывание в российских тюрьмах или даже как жизнь иноагента, оставшегося в России?
Когда я слышу о задаче «признания антивоенных россиян как самостоятельной группы», дивлюсь еще больше: разве маргинальные идентичности не являются самой прочной основой для изоляции от обществ, которым до антивоенных россиян нет (и не может быть) дела — просто потому, что эффективность их деятельности (и прошлой, и нынешней) видна по происходящему в Украине? Стремление быть самостоятельной группой, которую будут отличать от ваших властей, должно подкрепляться действиями — можно вспомнить, что ко дню высадки союзников в Нормандии в 1944 г. только в военных частях «Сражающейся Франции» состояло 73 тыс. человек и сравнить это количество с численностью русских частей в Вооруженных силах Украины на момент вторжения последних в Курскую область.
Подводя итог этой части, я скажу: ни у одного западного правительства нет рациональных оснований считать беглых россиян политической силой и даже рассматривать их как единую «антивоенную» группу. К нам следует относиться лишь как людям, попавшим в беду, — с сочувствием и пониманием, но без лишних надежд и без ощущения перед нами некоей вины.
Держаться за свою российскость
И тут следует сказать со всей определенностью: именно это европейцы и делают. За последние годы страны ЕС выдали россиянам более 400 тыс. видов на жительство: 116,2 тыс. только в 2024 г., что довело их общее число до 1 млн — больше, чем у британцев и всего в полтора раза меньше, чем у ставших жертвами агрессии России украинцев) и — несмотря на войну — более 1,6 млн шенгенских виз (552 тыс. только в 2024 г.). Я позволю себе не напоминать, как в Европе относились к бегущим из Рейха в 1930-е годы. Сегодня граждане Российской Федерации — пятая по численности группа обладателей ВНЖ в странах ЕС — и вряд это говорит об их угнетенном или изолированном положении.
Что еще более существенно — доля нелегальных мигрантов или лиц с просроченными визами среди россиян заметно ниже, чем у выходцев из стран «четвертого мира», что подтверждает: получение легального статуса вполне возможно и происходит в массовом масштабе. Количество высылок россиян из ЕС и США также не запредельно: в США на данный момент приняты решения о высылке 3,5 тыс. россиян — при том, что только среди нелегально перешедших границу с Мексикой с 2021 по 2024 г. оказалось почти… 125 тыс. наших сограждан. Для тех из них, кто не хочет жить в одной стране с Владимиром Путиным и его кликой воров и убийц, Запад сделал и делает очень много — и поэтому мы должны быть ему благодарны, а не предъявлять счета за то, что он нас, таких ранимых и тонких, так и не удосужился в полной мере понять.
Я бы пошел дальше и затронул еще один вопрос, который давно кажется мне очень важным.
Речь о российской эмигрантской «идентичности», и это не о флагах на демонстрациях и не об отношении к тем же украинцам. Российские релоканты слишком упорно цепляются сегодня за свою «российскость», поддерживая невообразимое (и явно несоразмерное в сравнении с эффектами их деятельности) количество некоммерческих организаций, медиа и прочих проектов, ориентированных прежде всего на соотечественников. Борьба за соблюдение прав и интересов «антивоенных россиян», как ни странно, как раз и ведет к их маргинализации, так как сохраняет ощущение единства в группе и в частности мультиплицирует обиды: нанесенная кому-то одному, она часто воспринимается как покушение на права всего воображаемого сообщества. Я говорил много раз и повторю ещё: паспорт, наверное, важная вещь — но в современном мире куда более важно самоощущение: если человек откажется признавать реальность потерянной страны (это относится не только к России Владимира Путина, но и относилось к Кубе Фиделя Кастро, Ирану аятолл или Афганистану талибов), он продолжит нести в себе боль и ожесточение десятки лет, но эти чувства никоим образом не помогут ему устроить нормальную жизнь в том новом обществе, которое его приняло и которому он должен стремиться быть полезен — хотя бы из элементарного чувства благодарности.
Новый российский исход — это реальность, данная нам (и тем обществам, в которых мы оказались) в ощущении. С ней не нужно бороться, как и ни с какой реальностью. Ее нужно принять и использовать в своих интересах — и, что не менее важно — в интересах окружающих. Все помнят великую фразу из инаугурационной речи президента Джона Кеннеди:
«Ask not what your country can do for you, ask what you can do for your country».
У нас новая страна
Уехавшие россияне сегодня не в состоянии свыкнуться с мыслью, что для них понятие «своя» уже навсегда изменилось. «Их» страна сегодня — не Россия, из которой они бежали (конечно, если речь идет не о тех, кому просто удобно работать удаленно из Тбилиси или Будвы, периодически выезжая в Москву или Петербург дешево полечить зубы или собрать платежи за аренду принадлежащих им квартир), а Германия или Чехия, Литва или Америка, где им выпало жить. Я бы даже сказал, что это в такой же мере их страна, в какой когда-то была Россия — ни тут сейчас, ни там когда-то они не были большинством, влияя чуть меньше чем ни ни что (если только речь не об их воображении).
Дети эмигрантов действительно станут тут своими в полном смысле слова — а мы не станем. Не нужно учить жить Макфола — не он сбежал из Америки в Россию, а многие из нас спаслись здесь от режима, которому когда-то не смогли или не захотели противостоять. И не надо рассуждать, как Запад потерял Россию — ее про…ли мы сами, никто кроме нас.
В своих «Размышлениях о французской революции» Эдмунд Бёрк заметил:
«To make us love our country, our country ought to be lovely» —
и я бы использовал этот прием, сказав: «Чтобы власти других стран относились ещё лучше к россиянам, россиянам стоило бы давать для этого больше поводов».
Завершая, вернусь к своему тезису 2014 г. Тогда мне искренне казалось, что «русский мир» разделился: русские профессионалы стали перебираться на Запад, а профессиональные русские — кристаллизоваться вокруг башен Кремля. Сегодня ситуация выглядит куда менее контрастной: «антивоенные россияне» становятся по стилю своего мировосприятия намного ближе к тем «провоенным россиянам», которые остались в стране, чем к профессионалам, уезжавшим в первые два десятилетия XXI века. Идеологизированность, радикализм, дискурсы в пропагандистском стиле — закрепление всех этих тенденций есть путь в ту же самую среду, от которой мы хотим чтобы нас отделяли
И каждая новая «дружеская дискуссия» в российской эмиграции лишь укрепляет меня в этом мнении.
