Пластилиновая история: как личные травмы становятся государственной идеологией

Чтобы понять механизм этой трансформации, полезно обратиться к языку точных наук. В физике существует понятие фазового перехода — момента, когда вещество скачкообразно меняет свои свойства под воздействием внешних условий. Социальные системы подчиняются схожим закономерностям: в них можно выделить три ключевых параметра, взаимодействие которых определяет состояние общества.

Социальная активность (температура системы) — это уровень общественной мобилизации, гражданской энергии, способности к самоорганизации. Социальная свобода (объем системы) — пространство для легального политического действия, плюрализма мнений, независимых институтов. Социальная напряженность (давление в системе) — накопленная фрустрация, неудовлетворенность, потенциал конфликта между властью и обществом.

Изменения в одном параметре неизбежно влияют на другие. Сжатие свободы при сохранении активности ведет к росту напряженности. Подавление активности при ограничении свободы может временно снизить давление, но создает предпосылки для взрывного роста температуры в будущем. Накапливающееся напряжение между официальной версией реальности и живым опытом людей рано или поздно достигает критической точки.

Владимир Мединский интуитивно понял эту логику еще в начале девяностых, когда работал с тем, что сам называл «духоподъемным фейком». Тогда, защищая Белый дом в 1991 году, он занимался «производством» новостей: «Мы выдумывали фейковые новости — про батальон им. Дзержинского, краповые береты, БТРы на Рязанке... Как только появлялся танк — писали, что вся дивизия поддержала Ельцина».

Это была хаотическая энергия переходного периода, когда граница между правдой и симуляцией размылась до неразличимости. Сегодня тот же механизм стал системной попыткой управлять общественным сознанием через контроль над историческим нарративом. 

Кристаллизация конфликта

Первое яркое столкновение с реальностью произошло на митинге у офиса «Мосэнерго» в марте 2003 года. Тогда депутат Мединский организовывал протест против повышения коммунальных тарифов — тех самых тарифов, за которые его партия проголосовала в Госдуме. Когда Илья Ящин и Алексей Навальный развернули плакат с результатами голосования, показав стопроцентную поддержку «Единой России», Мединский не смог вынести прямого указания на это противоречие. Он «спрыгнул с трибуны с перекошенным лицом», вырвал плакат, «порвал его в клочья и стал втаптывать в грязь», приговаривая: «Суки... Какие же суки». 

В этом эпизоде, как в капле воды, отразилась вся будущая логика работы Мединского с неудобными фактами. Не опровергать их аргументами, а физически устранять сам источник дискомфорта. Что не помещается в концепцию — того как будто не существует. Социальная энергия накапливающегося противоречия между словом и делом разряжается через прямую агрессию против носителей альтернативной информации.

Коллеги тех лет описывают Мединского как человека глубоко неуверенного в себе, «очень закомплексованного», который «очень хотел поддерживать разговор и быть в коллективе», но «очень невпопад был». Украинский мальчик из Смелы, не прошедший в военное училище из-за плохого зрения, всю жизнь компенсировал эту травму через поиск власти — сначала над общественным мнением, потом над культурным пространством, наконец, над коллективной памятью целого народа.

Уже тогда у него сформировалась «очень оригинальная, в то время казавшаяся маргинальной концепция российской истории», как вспоминает знакомый тех лет. «Она заключалась в том, что России всегда гадила англичанка, тысячу лет, и что мы на самом деле белые и пушистые. А всё, что про нас рассказывают — это всё мифы». Россия как вечная жертва коварных врагов — это психотерапевтическая конструкция, которая снимает ответственность за собственные провалы, перекладывая их на внешние силы.

Министр как «смотрящий»

Назначение Мединского министром культуры в 2012 году стало неожиданностью даже для него самого. Журналисты писали: пощечина общественному вкусу. Человек без релевантного опыта, с карьерой пиарщика и автора одиозных книг за плечами получил контроль над огромной сферой. Но механизм его работы остался прежним — только теперь он лепил не избирательные технологии, а идеологические конструкции.

Сразу после прихода нового главы Минкульт подготовил список приоритетных тем для российского кинематографа: «Россия — многонациональная страна», «Военная слава России», «Народная война». «Мы считаем, что мы имеем право от имени народа сказать: да, мы хотим фильм о Бородино. Мы не хотим фильм о ваших духовных терзаниях», — заявлял министр. Это была попытка направить стихийную творческую энергию в заданное русло, превратив культуру из пространства для вопросов в инструмент для ответов. 

В социологии культуры есть понятие «культурной гегемонии» — способности доминирующих групп навязывать свое мировоззрение как единственно правильное не через принуждение, а через убеждение. Антонио Грамши показал, что власть наиболее эффективна тогда, когда люди добровольно принимают ее ценности как свои собственные. Мединский инстинктивно понимал этот механизм: важно не запрещать альтернативные культурные продукты, а делать их невыгодными, неудобными, неперспективными. 

Конфликт с директором Госархива Сергеем Мироненко в 2016 году особенно показателен. Когда архивист заявил, что подвиг панфиловцев — это миф, Мединский назвал его «святой легендой», а сомневающихся — «мразями кончеными».

Здесь столкнулись два подхода к истории. Для профессионального архивиста история живет в документах, в их противоречивости и неполноте — это сложная ткань, которую можно интерпретировать, но нельзя произвольно перекраивать. Для Мединского история — это ресурс, который должен работать на сегодняшние политические задачи.

Запрет фильма «Смерть Сталина» в 2018 году тоже укладывается в эту логику. По словам знакомого Мединского, его «как историка страшно взбесило, что это просто полное нарушение фактуры». Но дело было не только в исторической недостоверности — комедия Ианнуччи показывала советских вождей как обычных людей со всеми человеческими слабостями, разрушая сакральный образ власти.

Украинский мальчик против Украины 

Роль переговорщика с Украиной, которую получил Мединский после начала специальной военной операции, добавляет трагическое измерение к его биографии. Человек, родившийся в украинской Смеле, чей отец участвовал во вводе войск в Чехословакию и прошел Афганистан, ведет переговоры по урегулированию конфликта со своей исторической родиной. В этом назначении есть что-то от греческой трагедии — попытка убежать от собственного происхождения приводит к его полному отрицанию. 

Бывший министр иностранных дел Украины Павел Климкин характеризует тактику Мединского как «психологическое давление»: тот играет роль «агрессивного переговорщика», излагая российскую позицию о несуществовании украинской государственности. «Мы не хотим военных действий, но готовы их вести год, два, три — сколько потребуется. Со Швецией мы воевали 21 год. А сколько готовы вы?» — цитировал его слова журналист The Economist на переговорах в Стамбуле.

Это не просто дипломатическая риторика — это проекция личных комплексов на геополитический уровень. Энергия индивидуальных неврозов, найдя подходящие каналы во власти, влияет на судьбы миллионов людей. Социальная система использует психологические травмы отдельных функционеров как топливо для собственного воспроизводства.

В современной политической психологии это называется «проекцией травмы». Неразрешенные личные конфликты перекладываются на внешние объекты — другие народы, государства, цивилизации. Чем сильнее внутреннее напряжение, тем активнее поиск внешних врагов, на которых можно возложить ответственность за собственные проблемы. 

Школа будущего

Возможно, самый важный и долгосрочный проект Мединского — новая линейка школьных учебников по истории. С 2016 года российские школьники изучают прошлое только по книгам, соответствующим «историко-культурным стандартам». Учебники Мединского, написанные в соавторстве с ректором МГИМО Анатолием Торкуновым, покрывают весь курс с 5-го по 11-й классы и приносят серьезные деньги — закупки обходятся регионам в 50-100 миллионов рублей. 

Каждый ребенок, изучающий историю по этим книгам, получает не знания, а готовую систему координат для понимания реальности. По оценкам украинских экспертов, «Украина в них представлена как искусственное, случайное или враждебное России образование, события на Украине интерпретируются в контексте российских интересов, а Россия подается как "цивилизационный центр"». Учатся по ним не только российские школьники, но и дети на новых территориях.

Это инвестиция в будущее — попытка вырастить поколение с заданными установками, для которого альтернативные версии прошлого будут звучать как нечто чуждое и враждебное. В терминах социальной термодинамики это означает попытку понизить «температуру» системы — уровень критического мышления и способности к независимому анализу — при одновременном сжатии «объема», то есть пространства для альтернативных интерпретаций. 

Французский социолог Пьер Бурдье называл такой механизм «символическим насилием» — навязыванием определенного способа видения мира через образовательные и культурные институты. Особенность этого насилия в том, что оно воспринимается не как принуждение, а как естественный порядок вещей.

Дети, выросшие на учебниках Мединского, будут искренне считать заложенные в них интерпретации единственно возможными. 

Машина по производству прошлого

Протокол заседания Межведомственной комиссии по историческому просвещению, которую возглавляет Мединский, раскрывает подлинный масштаб проекта. В феврале 2025 года в ней участвовали директор Службы внешней разведки Сергей Нарышкин, министр просвещения Сергей Кравцов, высокопоставленные сотрудники администрации президента, ФСБ и Совбеза. Комиссия создает рабочую группу для координации «исторической политики на постсоветском пространстве».

Задачи группы впечатляют своим размахом: мониторить школьные учебники на предмет «антироссийских формулировок», поддерживать грантами лояльных исследователей, следить за «деятельностью научных сообществ с зарубежным финансированием» и противостоять «западным и турецким структурам, оказывающим влияние на историческую политику». Это попытка создать альтернативную экосистему знания, изолированную от внешних воздействий.

Руководить группой будет Владимир Бочарников — сын бывшего замдиректора СВР, что символично. История окончательно превращается в инструмент государственной политики, а образовательное пространство — в поле геополитического противостояния. Социальная энергия научного поиска перенаправляется на обслуживание текущих политических задач.

Согласно исследованию, близость Мединского к дочери президента Катерине Тихоновой также влияет на его положение в системе. Он участвует в закрытых семинарах на идеологические темы с ней, что создает дополнительные каналы влияния. В современной России неформальные сети часто оказываются более значимыми, чем официальные процедуры. 

Три сценария фазового перехода

Анализируя траекторию Мединского через призму социальной термодинамики, можно выделить три основных сценария развития ситуации.

Сценарий стабилизации. Система научается балансировать между принуждением и убеждением, постепенно снижая «температуру» общественных настроений через образование и культурную политику. Мединский в этом случае становится архитектором нового общественного консенсуса, основанного на контролируемой версии прошлого. Его школьные учебники формируют поколение, для которого альтернативные исторические нарративы будут звучать неубедительно. Международная изоляция постепенно преодолевается через создание альтернативных культурных и образовательных связей с дружественными странами. Риск такого сценария — в его хрупкости: любой внешний шок может разрушить тщательно выстроенную конструкцию.

Сценарий углубления изоляции. Попытки контролировать историческое сознание приводят к еще большему сжатию пространства для альтернативных интерпретаций. Растет «давление» в системе — накапливается фрустрация образованных слоев, усиливается конфликт между официальной версией и живой памятью людей. Мединский превращается из идеолога в инквизитора, а историческая политика — в орудие преследования инакомыслящих. Система становится и все более закрытой, и все более неустойчивой, поскольку требует постоянных ресурсов для самоподдержания. 

Сценарий взрывной декомпрессии. Накопленное напряжение между искусственной версией прошлого и реальностью достигает критической точки. Происходит фазовый переход — общество скачкообразно меняет свое отношение к власти и ее нарративам. Триггером может стать внешнеполитическое поражение, экономический кризис или смена поколений. Тщательно выстроенные конструкции рассыпаются, как карточные домики, а сам Мединский из творца новой идеологии превращается в ее главную жертву. История отыгрывается назад — с процентами и неизбежными перехлестами.

Какой из сценариев реализуется, зависит от множества факторов — от международной обстановки до способности общества сохранять критическое мышление. Но история, как показывает человеческий опыт, редко соглашается оставаться пластилином в чьих-то руках. Энергия подавленной правды имеет свойство накапливаться и рано или поздно находить выход — часто в самый неожиданный момент и в самой неожиданной форме.

***

История Мединского — это не только биография одного функционера, но и предупреждение о том, к чему приводят попытки превратить прошлое в инструмент текущей политики. Когда личные травмы становятся государственной идеологией, а образование — полем битвы за умы, общество неизбежно движется к точке, где накопленные противоречия потребуют разрешения. И тогда вопрос будет стоять не о том, как переписать историю, а о том, какую историю напишет само время.