Начало войны для подавляющего большинства западных экспертов по России стало таким же шоком, как для политиков или предпринимателей. Война привела к краху концепций, на которых много лет строилась политика США и ЕС в отношении России. Почти два года ни на политическом уровне, ни в академической среде не было запроса на выработку долгосрочной стратегии на российском направлении.
Зачем сейчас об этом думать
Сначала доминировали ожидания быстрого краха российской экономики (и вслед за ней — путинского режима) под воздействием самых масштабных санкций, которые были публично обещаны с осени 2021 г. Запрос был на экспертное сопровождение этих санкций, которые вводились «с колес», — поскольку ни расчета их влияния, ни комплексного подхода к их реализации заранее выработано не было. К концу лета — началу осени 2022 г. выяснилось, что российская экономика оказалась намного устойчивее, чем ожидали многие, но изменилась ситуация на фронте. Думать стали не о максимальной эффективности санкций (ставка делалась уже не на быстрый, а на долгосрочный разрушительный эффект от них), а о поддержке Украины — с расчетом, что показавшееся реальным военное поражение России в сочетании санкциями приведет к необходимым политическим изменениям в России. И долгосрочная оценка и ответы на вопрос «что вообще делать с Россией» показались неактуальными.
Мои коллеги, общавшиеся тогда с большими американскими чиновниками, описывали их подход примерно так: «Прошлые администрации потратили кучу сил и ресурсов на то, чтобы выстроить отношения с Россией. Это все пошло прахом, и теперь нам приходится заниматься поиском денег и оружия для Украины и выстраиванием коалиции в ее поддержку. А есть еще Китай, и приближаются выборы. Поэтому вопросами долгосрочного взаимодействия с Россией пусть занимается следующая администрация». Европа же была озабочена поисками альтернатив российским нефти и газу, приемом и размещением украинских беженцев, а также обеспечением единства в собственных рядах.
Попытки шире посмотреть на ситуацию и оценить, что может быть в России в длинной перспективе, в западной экспертной среде начались лишь в конце 2023 — начале 2024 года. Украинского контрнаступления не получилось, и стало приходить понимание, что на фронте складывается тупиковая ситуация, и это может тянуться очень долго.
В США стали появляться доклады ведущих аналитических центров с достаточно «политическими» выводами от «нужно было договариваться с Путиным» до «готовьтесь к длительному противостоянию и запасайтесь вооружениями». Общим стало обсуждение сценариев взаимодействия с Россией в среднесрочной и длинной перспективе. С конца 2024 г. попытки осмысления происходящего и выработки прогнозов начались также в академической среде — например, на апрельской конференции «Россия после Путина» в Колумбийском университете.
Важный сдвиг! — без понимания происходящего и без трезвой оценки трендов вряд ли получится выработать адекватную долгосрочную политику, чтобы обеспечить международную безопасность, независимо от того, какой будет ситуация на фронте, что будет с российской экономикой и как долго продержится Путин у власти.
Бизнес есть бизнес
Путинский режим оказался устойчивым прежде всего за счет того, что российская экономика еще в 1990-е гг. стала рыночной. Режим трансформируется и ужесточается, но экономика пока остается и, скорее всего, останется в основе своей рыночной — независимо от того, сколько будет находиться у власти Путин и что будет после него: воцарится «коллективный Путин» с преемственностью модели или же наступит политический кризис, если к тому времени экономику доведут до неадекватного состояния. Нигде в мире (включая Северную Корею и Кубу, не говоря о Китае) не осталось планового хозяйства.
Это означает, что одним из значимых акторов будет бизнес. Он может быть гораздо менее автономным и более зависимым от власти, но он будет. Даже если страна пойдет в сторону Северной Кореи. Там тоже есть бизнес, пусть и очень специфический.
Поэтому есть смысл попытаться смоделировать возможные варианты стратегий российского бизнеса в момент, когда откроется «окно возможностей» для политических изменений. Они невозможны при Путине, но никто не вечен. Когда Путин тем или иным образом отойдет от дел, бизнес станет одним из участников процесса изменений.
Оценивать стратегии имеет смысл прежде всего для крупного бизнеса — так как именно у него будут ресурсы для продвижения изменений в экономической политике. Но любые изменения такого рода происходят не по желанию бизнеса, а в ходе его взаимодействия с государством. Поэтому характеристики госаппарата и возможностей государства тоже будут важным фактором.
Две развилки
Сейчас российская экономика сталкивается с многими проблемами — от острой нехватки кадров до нарастающего бюджетного дефицита. Но в среднесрочной и долгосрочной перспективе фундаментальный характер будут иметь два вызова, связанных с проблемами технологической зависимости и гарантий прав собственности.
В условиях шока 2022 г. российские предприниматели, спасая бизнес, смогли обеспечить устойчивость экономики, найдя в Китае замену поставкам запчастей, узлов или комплектующих из ЕС и США — либо же договорившись с прежними контрагентами организовать поставки через посредников в Турции и других странах, не присоединившихся к санкциям против России. Важно, что при всех попытках импортозамещения технологическая зависимость России от внешнего мира никуда не делась.
Как и большинство стран с не очень большим внутренним рынком, Россия не в состоянии самостоятельно на должном уровне поддерживать большую часть необходимых технологий. Западных поставщиков заменили на китайских, но надежды на трансфер технологий из Китая не сбылись. При всех жалобах на избыточные европейские требования и стандарты, которые я в свое время часто слышал от российских предпринимателей, модернизация российской промышленности в 2000-е и 2010-е гг. происходила на европейском и американском оборудовании и за счет технологий из ЕС и США. С Китаем же идет только торговля — с продажей туда российских энергоносителей и сырья по заниженным ценам и поставками оттуда китайских товаров по завышенным ценам.
Без обновления производственной базы технологическое отставание России будет только увеличиваться. И даже если Китай решит поставлять в Россию технологии, очевидно, что такое сотрудничество будет происходить на условиях китайских фирм — что будет означать для России лишь усиление технологической зависимости. Все это рождает запрос на реинтеграцию в глобальные рынки и хотя бы частичное открытие экономики.
Но такой запрос имеет смысл, если отечественные предприниматели будут готовы к реальной конкуренции с глобальными компаниями.
И здесь — первая развилка:
- либо экономика останется изолированной, и Россия будет опираться на собственные силы;
- либо страна будет готова открыться и начать возвращаться на мировые рынки.
Легитимизация прав собственности — вторая развилка, которую России придется пройти уже в среднесрочной перспективе. Гарантии прав собственности — одна из основ капиталистической рыночной экономики. Но если предприниматель исходит из того, что его бизнес в любой момент могут отобрать, у него мало стимулов вкладываться в развитие, чтобы бизнес вырос и потом достался его детям. Для него рационально извлекать из бизнеса максимум дохода и потреблять здесь и сейчас: дорогая машина, квартира, загородный дом, яхта…
В такой модели нет ничего уникального — с такой рыночной экономикой многие общества жили в течение столетий. Правда, не происходило экономического и технологического развития и не менялся уровень жизни. Но с появлением в Голландии, а затем в Англии капитализма, опиравшегося на гарантии прав собственности и создавшего стимулы для технологических инноваций, ситуация изменилась. Страны, придерживавшиеся «патриархальной» модели рыночной экономики, без устойчивых прав собственности, стали проигрывать в экономической и военно-политической конкуренции. Но и сегодня мы можем видеть примеры стран с рыночной экономикой с очень условными правами частной собственности. Одна из них — Северная Корея, где сталинская модель плановой экономики рухнула в середине 1990-х гг. с катастрофическими последствиями, включая голод, и начался стихийный переход к рынку. Теперь там есть бизнес и буржуазия, это во многом рыночная экономика — но без права частной собственности.
Устроено это примерно так. Формально частный бизнес в Северной Корее невозможен. Поэтому предприниматели, а чаще предпринимательницы (в Северной Корее все обязаны работать, но замужняя женщина может зарегистрироваться домохозяйкой), у которых появились деньги, предлагают госпредприятию открыть филиал. Все для него будет куплено на деньги этого частного предпринимателя, который (или которая) станет директором филиала и будет отчислять часть доходов головной конторе, а остальным будет распоряжаться по своему усмотрению.
Разумеется, такая схема строится на неформальных договоренностях и не может быть устойчивой без прикрытия «людей в погонах». Это выливается в прямое сращивание партийно-силового аппарата и бизнеса. Практически во всех элитных семьях есть партийные чиновники или силовики по мужской линии и предприниматели по женской. Главной в этом симбиозе, конечно, остается бюрократия, а гарантии получения доходов от бизнеса и текущего материального благосостояния обеспечиваются тем, что в семье кто-то находится во власти. Если этот представитель семьи лишается поста, гарантий сохранения бизнеса нет, наоборот, скорее всего, этот бизнес у семьи отберут.
В такой модели — сугубо понятийный бизнес, который существует до тех пор, пока у тебя есть «крыша», — российские силовики живут уже минимум 15-20 лет. Есть масса примеров, когда после отставки человек теряет и активы (из последних — дело экс-председателя Краснодарского краевого суда Александра Чернова). Но пока кроме них в России существует и другой, нормальный бизнес.
Три поколения российского бизнеса
Как уже говорилось, в «час икс», когда откроется «окно возможностей», главную роль будет играть крупный бизнес, который принято обозначать термином «олигархи». Что они выберут и от чего это будет зависеть?
Владельцев крупного бизнеса в России можно разделить на поколения — не по возрасту, а по тому, когда и как они получили и как развивали свои активы.
Олигархи первой волны получили собственность в ходе приватизации, в том числе на залоговых аукционах. Потом они вывели эти активы на совсем другой уровень. «Норильский никель», который получили Владимир Потанин с Михаилом Прохоровым в 1995 г., фундаментально отличался от того, что эта компания представляла уже к середине 2000-х гг. То же самое было с металлургическими компаниями, ЮКОСом и др. То есть это реальные предприниматели: хотя свои ключевые активы они получили порой сомнительным образом, потом они годами в них много вкладывали. И эти люди конкурировали не только между собой, но и на глобальных рынках, были интегрированы в них.
Кремль при Путине сделал все для того, чтобы эту собственность дискредитировать, чтобы она стала нелегитимной. Это обеспечило зависимость бизнеса от власти.
Но и в первом поколении олигархи были разные. Даже в семибанкирщине 1995–1996 гг.были и те, кто, воспользовавшись конкретной возможностью залоговых аукционов (как Ходорковский или Вагит Алекперов), потом сами развивали свой бизнес, и те, кто реально работал с «семьей» и имел гораздо более тесные политические связи (как Борис Березовский, Роман Абрамович или и Олег Дерипаска). У них происхождение бизнеса гораздо более «политическое». В этом смысле Абрамовича и Дерипаску можно считать промежуточным, «полуторным» поколением — которое стало переходным ко второму поколению в лице таких людей, как Юрий Ковальчук, Аркадий и Борис Ротенберги. Они стали очень богатыми сугубо на тесных связях с Кремлем, а степень интеграции в глобальные рынки у них много ниже, чем у представителей первого поколения.
Они очень богатые люди, но что они создали? Ротенберги стали «королями госзаказа», получили в управление систему сбора денег с дальнобойщиков «Платон», построили Крымский мост, сейчас собирают через компанию «Росхим» активы в химической промышленности, в том числе отобранные у других бизнесменов. Ковальчуки собирают цифровые и медиаактивы. Политического влияния очень много, но что было бы с их бизнесом без большой «крыши»?
Сейчас за счет передела активов стала появляться новая категория, олигархи третьего поколения — реальные бенефициары войны. Им достаются многие активы ушедших иностранных компаний (самый яркий пример — McDonald’s) или отобранные у «неблагонадежных» бизнесменов первого поколения («Рольф»).
Это поколение ментально близко ко второму. Да, это предприниматели, создавшие свой, может быть не очень крупный, бизнес, и последние три года они пытались использовать открывшиеся возможности — импортозамещение, оставленные иностранцами ниши. Но все это происходит в закрытой экономике с ограниченной конкуренцией. И для них очень важен административный ресурс. На майской встрече этих предпринимателей с Путиным было четко видно: конкурировать с глобальными игроками они не готовы и очень рассчитывают, что государство защитит их от такой конкуренции.
Конфликт поколений
Характеристики модели экономики после Путина во многом зависят от того, какая группа к тому времени будет доминирующей.
Сейчас в российском бизнесе, если брать не только олигархов, но весь средний и крупный бизнес, который возникал в 1990-е — 2000-е гг., большинство составляют люди первого поколения. Именно на них, а не на Ковальчуках с Ротенбергами держится российская экономика. Есть сферы, где практически невозможно вести бизнес без связей с силовиками, но такая модель пока не стала доминирующей. По-прежнему существует масса предприятий без «акционеров в погонах».
У таких бизнесменов есть запрос. Они его не артикулируют, но они хотели бы прав собственности и возможности передачи бизнеса по наследству. Многие из них понимают необходимость реинтеграции в глобальные рынки. Они продолжают думать о развитии бизнеса, для этого им нужен доступ к новым технологиям, а значит надо возвращаться на внешние рынки.
Но недавнее решение Конституционного суда создало правовую базу для отъема у них практически любых активов. Началась национализация активов бизнеса первого поколения с их последующей продажей по «льготным ценам» представителям второго и третьего поколений. Это способ пополнить бюджет и создать абсолютно лояльный бизнес, который понимает, что с падением режима он сам лишится активов — поэтому такой бизнес будет поддерживать режим до конца.
Как далеко зайдет этот передел к моменту ухода Путина, будет зависеть от того, сколько времени до него осталось и насколько велики будут проблемы бюджета. Если с деньгами будет не так плохо, например, цены на нефть вырастут, то какая-то часть этого нормального бизнеса, появившегося и выросшего в 1990–2000-е гг., останется и, может быть, даже будет иметь определенные ресурсы. Если же дела в экономике пойдут плохо, либо у власти разыграется аппетит, тогда к уходу Путина останутся в основном представители второго и третьего поколения, которые четко понимают — все «нажитое непосильным трудом» у них есть, пока есть Путин.
Если его не станет, они точно захотят сделать некоторого «коллективного Путина», который даст им гарантии сохранения активов для них и их детей. Эти люди понимают, что в случае радикальной смены власти у них собственность заберут. Плюс они никогда не конкурировали глобальных рынках и не собираются этого делать: не умеют.
То есть у них мощные стимулы сохранить привычную для них мафиозную модель, в которой права собственности определяются наличием своего человека во власти или иными словами — наличием «крыши». Они выросли в этой модели, она им понятна и в целом их устраивает — с пониманием, что с утратой «крыши» можно потерять бизнес. Но это для них часть «правил игры».
Поэтому в «момент икс» у такого бизнеса будет запрос не на создание гарантий прав собственности для всех, а лишь на доступ к новой «крыше», которая позволит им и дальше получать доходы от бизнеса. Проблема же доступа к новым технологиям будет решаться в советском варианте — что-то купят обходными путями, что-то украдут, что-то переделают.
То есть доминирование второго и третьего поколений будет означать курс на изоляцию, который будет вести к долгосрочной технологической деградации.
А что власть?
Еще один важный фактор — каким к «моменту икс» будет государство. При прочих равных государство заинтересовано в экономическом развитии — в том числе для обеспечения безопасности и укрепления позиций во внешнеполитической конкуренции. Но в рыночной экономике государство может создавать условия для экономического развития только через взаимодействие с бизнесом. Для этого у государства по большому счету есть два инструмента.
Первый: давать субсидии, льготные кредиты и т. д., создавая ренту и стимулы для развития и поддержания лояльности. Репрессии — тоже стимулирование, только отрицательное (не сделаете то, что просим, будете наказаны). Возможности такого стимулирования зависят от наличия у государства ресурсов. Они пока есть. Да, уже начинаются проблемы, но о крахе речи нет.
Второй. Государство может создавать ренты через регулирование. Например, ограничивая доступ на рынок одним и давая преференции другим. Последние три года это и происходило: иностранцы продавали бизнес с дисконтами, сделки утверждались властями, и активы доставались «кому надо». Этот источник уже близок к исчерпанию — поэтому и начинается история про передел собственности, полученной при приватизации.
Но и этот ресурс не бесконечен. Риски отъема собственности снижают не только стимулы что-то создавать, но и цену активов. Можно отбирать собственность у все большего числа «старых» олигархов, но общий размер пирога будет сокращаться.
Качество госаппарата зависит в том числе от имеющихся у государства ресурсов: без них трудно сохранить его дееспособность. К уходу Путина государство может подойти как с более или менее компетентной бюрократией, так и в состоянии, близком к 1991 г., — если к тому времени ресурсы проедят, удержать компетентных людей в госаппарате будет сложно.
Четыре варианта
В зависимости от состояния бизнеса (кто в нем доминирует) и государства (есть ли у него ресурсы) к моменту ухода Путина получается четыре сценария.
Сценарий 1: доминирует нормальный бизнес и у государства еще есть ресурсы. Тогда в госаппарате остаются либеральные технократы, которые пока обеспечивают функционирование экономики со стороны государства. Тогда возможен диалог между ними и нормальным бизнесом с попыткой перейти к вменяемому курсу с открытием экономики — скорее всего, не стремительным, а постепенным. Это будет болезненно, будут проигравшие, но оставшиеся у государства ресурсы позволят дать им какие-то компенсации.
Это будет модель, скорее всего, близкая к модели «государства развития». Ей будут мешать олигархи второго поколения. Но тем не менее эта модель несет в себе вероятность конструктивного сценария с возвращением в мировую экономику, а сохранившиеся в госаппарате нормальные чиновники, скорее всего, окажутся способны обеспечивать право собственности бизнесу первого поколения (о чем они пытались говорить с Путиным еще в 2000 г. — 1, 2).
Сценарий 2: в бизнесе доминирует первое поколение, но у государства ресурсы кончились. На первый взгляд это маловероятный сценарий, ведь при истощении ресурсов первое поколение бизнеса должно отправиться на заклание: их активы будут передаваться лояльным бизнесменам второго и третьего поколений. тут многое зависит от скорости проедания ресурсов: ситуация может ухудшиться быстро, например, в случае падения цен на нефть или введения более действенных санкций. Тогда могут начаться реальные технологические сбои или социальные протесты.
Наконец, Путин может внезапно уйти в мир иной — и Кремль может просто не успеть отреагировать.
Такова особенность авторитарных режимов: люди молчат, но никто не знает, когда у них кончится терпение. А перемалывание бизнеса первого поколения требует времени. Если делать это слишком быстро, люди могут напрячься. Пока они исходят из того, что «придут не за мной, а за соседом». Но если придут сразу за очень многими, у них может появиться ощущение, что бояться уже нечего, и пора что-то делать.
В этом сценарии ситуация будет близка к 1991 г. Власть, скорее всего, сменится. Новой власти придется что-то делать со страной и с экономикой, потому что ситуация будет гораздо хуже, чем сейчас, и исправить ее без кооперации с бизнесом будет практически невозможно. Бизнес будет в более сильной переговорной позиции. И тогда возможны более быстрое открытие экономики и политические реформы.
Это будет болезненно для многих — достаточно вспомнить 1990-е гг. Но тогда не было реального бизнеса, а были «красные директора» (руководители советских предприятий, выросшие в плановой экономике) или кооператоры, которые очень плохо понимали, как работать в новой реальности. В нынешнем сценарии существует бизнес с опытом работы, прошедший через многие кризисы, — это смягчит удар.
Сценарий 3: в бизнесе доминирует второе и третье поколения, но у государства остались ресурсы. В этой ситуации стимулов к открытию нет, продолжится проедание ресурсов. При сохранении компетентных и лояльных Кремлю чиновников в госаппарате это может длиться достаточно долго. Здесь вероятен вариант «коллективного Путина», который устраивает бизнес второго поколения. Оно продолжит отбирать активы у крупного бизнеса первого поколения, а когда они закончатся, перейдут на политически менее влиятельное третье поколение — ему же заведомо ничего не обещали. Такое плохое равновесие может сохраняться до тех пор, пока в экономике будут оставаться источники ренты — не только природной, но и в виде активов для передела собственности.
Сценарий 4: в бизнесе доминируют второе и третье поколения, все ресурсы сожжены. Такова финальная версия третьего сценария, просто все гораздо быстрее приходит к развязке. В этом сценарии останется только есть самих себя, и второе поколение будет активно поедать третье поколение.
Что влияет на вероятность сценариев?
Конечно, эти сценарии очень упрощенные и достаточно условные. В частности, они не учитывают отраслевые различия, связанные с разной степенью важности включения в глобальные рынки для разных секторов. Например, военная промышленность или строительная индустрия (особенно ориентированная на госзаказы) в целом не нуждаются в реинтеграции в мировой рынок. Напротив, полноценное развитие национальной ИТ-индустрии маловероятно без выхода на внешние рынки — просто в силу эффектов масштаба. То же касается аграрного сектора, где значимые доходы могут возникать только за счет экспорта, но для его поддержания будет необходимо решать технологические проблемы — и речь не о комбайнах, а о биотехнологиях (селекция семян и племенного скота). Таким образом, отраслевая структура экономики тоже может влиять на баланс предпочтений бизнеса в «момент икс».
Однако ключевым фактором для оценки шансов на реализацию описанных сценариев будет время. Чем дольше Путин будет сохранять власть, тем ниже в экономике будет доля нормального бизнеса, способного к конкуренции на глобальных рынках, и тем выше будет вероятность того, что российская экономика увязнет в сценариях 3 или 4.
Однако ослабление экономического потенциала России в этих сценариях не снизит риски для безопасности в Европе и в мире — поскольку для правящей элиты в сценариях 3 и 4 будет важно наличие «внешнего врага», на происки которого можно будет списывать все внутренние проблемы. Поэтому наряду с изоляцией будет сохраняться ставка на милитаризацию экономики — как это хорошо видно на примере Северной Кореи.
У правящей элиты регулярно будет возникать желание повысить рейтинги режима за счет «маленькой победоносной войны».
Может ли нормальный российский бизнес избежать скатывания в эти сценарии — печальные не только для страны, но и для самого этого бизнеса? Как бы ни странно это звучало на фоне «красных дорожек», расстилавшихся для Путина перед встречей с Трампом на Аляске, и недавних пышных торжеств в Пекине, где Путин был одним из главных гостей, выбор траектории дальнейшего развития России по-прежнему зависит от способности к коллективным действиям по изменению режима у нормальных людей в деловой и бюрократической элите, которые пока еще обладают существенными ресурсами.
Понятно, что для них сейчас даже обсуждение таких коллективных действий сопряжено с исключительно высокими персональными рисками. Но режим, сталкиваясь с дефицитом ресурсов, уже начал перемалывать этот слой в бизнесе. В этих условиях объективно есть выбор: попытаться сделать что-то сегодня или же сидеть и дожидаться, когда за тобой придут завтра. На повышение шансов на выбор в пользу действий сегодня, конечно, может влиять ситуация в экономике — чем она будет хуже, чем сильнее будет давление на бизнес со стороны Кремля. Но не меньшую роль играет понимание нормальными людьми в бизнесе «позитивной альтернативы» — то есть реалистичной политической и экономической модели, которая могла бы сложиться в России в случае смены режима и в которой они видели бы свое место.
Очевидно, что выработка такой модели (вместе с конструктивной прагматической программой изменений «после Путина») — задача российской оппозиции. Но восприятие такой альтернативы как реалистичной в значительной степени будет зависеть от сигналов со стороны Запада. Если европейские политики хотят обеспечить долгосрочную безопасность в Европе, им нужно начинать думать о том, что Европа может предложить не Путину (с которым Трамп, идя на все большие уступки, уже полгода безрезультатно пытается хоть о чем-нибудь договориться), а другим игрокам в российской элите, которым изначально была совершенно не нужна война с Украиной и которые вполне могли бы вести свой бизнес и работать в интересах России — без Путина.
