В октябре 2025 года Национальная избирательная комиссия Танзании обнародовала результаты президентских выборов. Действующая глава государства Самия Сулуху Хасан одержала победу с 97,66% голосов при явке в 82%. Цифры выглядели триумфально — почти абсолютная поддержка, почти всеобщее участие. И мало кто за пределами страны помнит, что за несколько недель до голосования крупнейшая оппозиционная партия страны Chadema была лишена регистрации по формальным основаниям. Еt лидер Тунду Лиссу не был допущен к участию в выборах, а протесты против этих решений — жестоко разогнаны полицией.
На многих участках в день голосования наблюдатели фиксировали хорошо знакомую россиянам картину — официальная явка якобы зашкаливала, но избирателей было не видать.
Очень похожие сцены разворачивались и в Камеруне, где 92-летний Поль Бийя «переизбирался» уже на восьмой срок под аккомпанемент насилия в регионе Дуала, и в Кот-д’Ивуаре, где 255 человек были арестованы за попытку оспорить итоги подсчета голосов.
Все эти события заставляют задаться вопросом — если выборы считаются главным критерием демократии, почему же они так редко меняют власть, по крайней мере в Африке? И почему институт, призванный вроде бы обеспечивать сменяемость элит, превратился в ритуал их несменяемости?
Ритуал вместо демократии
Электоральный календарь Африки в 2025 году выглядел довольно насыщенным. Президентские выборы прошли или были назначены более чем в двадцати странах континента. Для международных наблюдателей и аналитиков это традиционный «стресс-тест» демократических институтов — проверка, способны ли формальные процедуры обеспечить реальную политическую конкуренцию и мирную передачу власти.
Результаты этого теста оказались удручающе предсказуемыми. В подавляющем большинстве случаев действующие президенты или их назначенные преемники побеждали с неправдоподобным перевесом, а оппозиция оказывалась маргинализирована еще на стадии допуска к голосованию. Даже современные технологии (в России это неплохо известно) — от биометрической регистрации до электронной передачи протоколов — никак не меняли сути происходящего.
Цепочка кейсов, которые мы хотим рассмотреть в этой статье — Танзания, Камерун, Кот-д’Ивуар, Малави — на первый взгляд может показаться географически и исторически разнородной. Это страны с разным колониальным прошлым, разными социально-экономическими укладами, разной степенью вовлечённости в международные организации и институты.
Их объединяет кое-что более важное — схожая механика удержания власти через «выборы». Во всех четырех случаях избирательный процесс сохраняется как институт, процедура, но конкуренция внутри него системно подавляется.
В некоторой степени этот список продолжает и Мали, поднявшая практику узурпирования власти на качественно новый уровень. Ее поддержанная Россией военная хунта, похоже, решила полностью сбросить «электоральный» фасад и опираться отныне исключительно на грубую силу.
На примере этих событий с большой долей уверенности можно предположить, что африканские страны переживают сегодня не временный кризис традиционной демократической модели европейского типа, а скорее, укоренение в своем общественно-политическом дискурсе принципиально иной устойчивой модели — электоральной автократии. В этой модели т. н. «выборы» становятся ритуальной процедурой без реальной альтернативы.
С одной стороны, они в полной мере сохраняют институт легитимации во власти формального победителя, и именно поэтому их не отменяют.
С другой — вся реальная политическая конкуренция в ходе подобного рода имитационных мероприятий полностью выхолощена. И это уже не сбой привычной европейской демократической системы, а нормальное функционирование системы принципиально иной, во многом близкой к российской.
Предсказуемость результата — не стыдный факт, который надо скрывать, чтобы избежать обвинения в фальсификации, а напротив, важнейший маркер устойчивости системы и ее уверенности в своих силах, который надо подчеркнуто демонстрировать всем вокруг: от противников до потенциально нелояльных избирателей. Именно поэтому в Танзании вся реальная оппозиция показательно вымарывается из бюллетеней за месяц до голосования, в Камеруне протесты топят в насилии, а в Кот-д’Ивуаре победные результаты беззастенчиво достигают статистически невозможных величин, местами превышая 99%.
В этом ряду некоторым особняком стоит, пожалуй, лишь Малави — но и то, как редкое исключение, скорее подтверждающее общее правило. В сентябре 2025 года там состоялась формально мирная передача власти от действующего президента к оппозиционному кандидату. Однако и тот результат стал возможен лишь благодаря уникальному прецеденту 2019 года, когда под давлением массового гражданского протеста малавийский Конституционный суд был вынужден аннулировать итоги выборов из-за массовых фальсификаций. Только после этого власть признала поражение. Те события стали известны как «дело Tippex» — по названию популярного бренда канцелярских принадлежностей, чьей корректирующей жидкостью замазывались оригинальные записи на протоколах. Пример Малави показывает, что вектор на узурпацию теоретически обратим, но лишь при наличии независимой судебной ветви и готовности элиты признавать свое поражение — иными словами, условий исключительно редких.
Если же посмотреть на проблему шире, то на политической карте Африки сегодня четко проступают как будто два пояса: «пояс переворотов без выборов» (Мали, Буркина-Фасо, Нигер, где военные хунты разорвали электоральный цикл и правят напрямую, без имитации народного волеизъявления) и «пояс выборов без выбора» (Танзания, Камерун, Кот-д’Ивуар, Уганда, Экваториальная Гвинея, где выборы проходят регулярно, но исход предрешен задолго до дня голосования). Интуитивно хочется противопоставить эти два пояса друг другу, но при более внимательном рассмотрении крепнет понимание, что это, скорее, не противоположности, а две формы, по сути, одного и того же кризиса — кризиса политического представительства: элиты не готовы делиться властью и не делятся ею до тех пор, пока могут себе это позволить.
Lawfare по-африкански
Современные узурпаторы власти, включая африканских, в большинстве случаев научились обходиться без грубых инструментов подавления гражданской активности вроде прямых запретов партий или открытой цензуры оппозиционных СМИ. Беря пример в том числе с российского нацлидера, они используют практику, которую политологи называют lawfare. Несмотря на английское наименование, не имеющегося пока канонического перевода в русском научном дискурсе, суть этой практики очень проста и хорошо знакома гражданам России: сильных конкурентов выводят из игры не политическими, а юридическими средствами. Иными словами, оппозиционный лидер не попадает в бюллетень исключительно по формальным причинам — у его партии якобы неправильно заполнены документы, или он сам не соответствует каким-то требованиям, или против него возбуждено уголовное дело по обвинениям, которые невозможно успеть опровергнуть до дня выборов и т. д.
Танзания 2025 года — хрестоматийный пример использования этой механики. В апреле, за полгода до выборов, власти заблокировали участие в них Chadema— крупнейшей оппозиционной партии, существующей с 1992 года. Ее лидер Тунду Лиссу, единственный реальный конкурент президента Самии Сулуху Хасан, был арестован по обвинению в государственной измене. Процедурно все было безупречно, но с политической точки зрения было столь же очевидно, что главный соперник действующей власти оказался устранен именно тогда, когда стал опасен.
Кот-д’Ивуар использовал тонкий фильтр — требования к гражданству кандидатов. Конституция там устанавливает жёеткие критерии: претендент должен быть «ивуарийцем по происхождению», а оба его родителя — гражданами страны, не имеющими иного гражданства. Опираясь на эти, по сути, дискриминационные законы, Конституционный совет дисквалифицировал с выборов 2025 года нескольких сильных кандидатов, включая бывшего премьера Тиджана Тиама — из-за его двойного гражданства. Однако те же критерии никогда не применялись к действующему президенту Алассану Уаттаре и его окружению, хотя их биографии содержат спорные моменты. Другой показательный случай — Лоран Гбагбо (бывший президент Кот-д’Ивуара, 2000–2011 гг.), оправданный Международным уголовным судом в 2019 году, но так и не допущенный обратно к политической жизни. Его партия была расколота административными методами, а его сторонники преследуются до сих пор.
Таким образом, заметно, что сегодня эффективность механизма удержания власти всё больше зависит от обязательной прежде для африканских стран жестокости, а от легалистской оболочки. Международные наблюдатели с трудом критикуют решения, формально принятые «по закону». Национальные суды подконтрольны власти и штампуют нужные вердикты. Оппозиция протестует, но протесты не отменяют административных актов. И к моменту голосования сильнейшие конкуренты оказываются выбиты из списка, избиратель получает бюллетень без реального выбора — только действующая власть и карликовые партии, не представляющие для нее никакой угрозы.
Арифметика невозможного
Однако фильтрация кандидатов — лишь первая линия обороны. Даже если оппозиция каким-то образом пробивается в бюллетень, власть контролирует голосование и подсчет голосов настолько жестко, что исход выборов в любом случае предрешен. Инструменты для этого нам, россиянам, опять же хорошо знакомы: манипуляции с реестрами, «административная явка», вбросы и подтасовки в комиссиях.
Биометрическая регистрация, внедренная при поддержке международных доноров как защита от появления на выборах «мертвых душ», создала новые возможности для манипуляций. В Танзании перед выборами 2025 года оппозиция жаловалась, что тысячи их сторонников просто исчезли из списков — их данные якобы не прошли верификацию. В то же время в округах, лояльных правящей партии, списки, наоборот, раздулись за счет появления в системе большого числа виртуальных личностей. Читателям с российскими паспортами несложно догадаться, что электронная система в Танзании находится под полным контролем Национальной избирательной комиссии, назначаемой президентом, оппозиция к этой базе данных доступа не имеет, а все жалобы рассматривают, разумеется, те же самые структуры, что и проводят регистрации. Нам с вами все это хорошо знакомо.
Участковые комиссии формально многопартийны, но их состав также контролирует власть. Например, в Камеруне, где партия RDPC правит с 1982 года, оппозиционных наблюдателей в такие комиссии просто не допускают под разными предлогами: то документы оформлены неправильно, то места исчерпаны, то участок внезапно переносится в другое помещение — без уведомления и т. д. Подсчет бюллетеней на тысячах участков в день голосования проходит без какого-либо независимого контроля.
Результаты выборов в Танзании 2025 года — 97,66% за президента при явке 87% — противоречат любой социологической и даже просто арифметической логике. В стране с многомиллионным населением, с большим этническим разнообразием, с весьма неоднородными экономическими проблемами и высоким уровнем социального недовольство такое единодушие просто невозможно. Для сравнения: даже в СССР на пике сталинской эпохи формально допускали несколько процентов «против», чтобы результаты не выглядели уж совсем фантасмагоричными.
Откуда берутся такие цифры? Значительную долю составляет знакомая нам административная явка. Зависимых от правительства избирателей принуждают голосовать угрозами увольнения, лишения пособий, отказа в госуслугах и т. д. Африканские муниципалитеты получают такие же разнарядки, как и российские регионы: например, явка не менее 90%, результат не менее 95%. Невыполнение, разумеется, грозит санкциями. И комиссии приписывают нужные цифры и «корректируют» протоколы с участков. Электронная передача данных, внедренная международными консультантами, создала лишь иллюзию прозрачности: цифровая система остается под контролем заинтересованных структур, то есть цифровизация не решает проблему, а лишь маскирует ее.
Камерун демонстрирует схожую картину. Итоги в некоторых регионах этой страны объявляют раньше, чем завершается подсчет голосов. Оппозиционные партии публикуют свои версии протоколов, и те радикально отличаются от официальных. Но назначаемый президентом Конституционный совет ни разу за всю историю не аннулировал итоги президентских выборов. Таким образом, система самовоспроизводится: власть контролирует процедуру, а процедура легитимирует власть.
Понятно, что механизмы фильтрации кандидатов и контроля процедур могут работать лишь в связке. Первая отсекает сильных конкурентов до старта избирательной кампании, а второй гарантирует результат на финише. Оппозиция в ловушке: бойкот выборов дает власти лишь легкую стопроцентную победу, а участие в них означает заведомо неравную игру и не приводит к ощутимым результатам. Выход из этого замкнутого круга возможен только при радикальном изменении правил игры. Но и их пишет тот, кто остается у власти, — пока он у власти действительно остаётся.
Протест по цене свободы
Юридические фильтры и административный контроль работают эффективно, но не абсолютно. Всегда остается пространство для непредсказуемости. Оппозиция может мобилизовать улицу, независимые наблюдатели — зафиксировать нарушения, общество — выразить недовольство протестами.
На этот случай есть третий механизм — силовой. Когда первые два вдруг дают сбой, в дело вступают полиция и спецслужбы. Как и в России, насилие применяется хоть и выборочно, но весьма агрессивно и избыточно — чтобы явно показать: оспаривание результатов имеет цену, какую мало кто готов платить.
Кот-д’Ивуар — наглядная иллюстрация. Когда в октябре 2025 года стало очевидно, что оппозиция попытается организовать протесты против дисквалификации кандидатов, власти тут же ввели запрет на публичные собрания. Оппозиция нарушила его и все же провела свой марш. Полиция действовала подчеркнуто жестко. 255 человек были задержаны, десятки травмированы. Ко дню выборов вся протестная активность была подавлена. Лидеры оппозиции — частично арестованы, частично запуганы.
Камерун использует еще более брутальные методы. Выборы 2025 года совпали там с обострением затяжного конфликта в англоязычных регионах (тлеет с 2016 года). Власти давно используют этот конфликт для оправдания силового контроля. В Дуале, оппозиционном центре, митинг против фальсификаций завершился кровопролитием. Четыре человека погибли, десятки были госпитализированы с огнестрельными ранениями. По официальной версии, полиция открыла огонь в ответ на провокации «экстремистов». Свидетели же утверждают, что протест был абсолютно мирным до того момента, пока сами силовики не начали применять газ и резиновые пули. Никакое расследование, разумеется, не проводилось, ни один полицейский не понес ответственности. Зато организаторы были показательно арестованы по обвинению в «подстрекательстве к мятежу» — преступлении, караемом десятками лет тюрьмы по местным законам.
Схожую модель демонстрирует и Танзания. После блокировки Chadema ее сторонники пытались организовать протесты в Дар-эс-Саламе (столица), Аруше, Мванзе и других городах. Полиция разогнала акции, задержав сотни человек. Формально задержания были кратковременными — большинство отпустили через сутки-двое. Но этого было достаточно: задержание означает занесение в базу данных полиции, что затрудняет гражданину трудоустройство, получение госуслуг, выезд за границу и т. д. Для молодых активистов — серьезная угроза. Массовая мобилизация оппозиционных сил была сорвана, и протесты остались локальными.
Здесь важно понимать, что силовой механизм — что в России, что в Африке — не обязательно должен быть большим. Его эффективность основана в первую очередь на демонстрации или даже на создании иллюзии неотвратимости наказания. Демонстративные аресты нескольких лидеров, несколько жестких разгонов, несколько погибших вполне достаточно, чтобы подавляющее большинство потенциальных манифестантов предпочло остаться дома.
Социологи называют это эффектом охлаждения: пытаясь избежать неприятных последствий, люди сами отказываются от участия в политическом процессе, самостоятельно цензурируют свои высказывания и призывы. В обществах с низкой правовой защищенностью это работает особенно эффективно.
Не сбой, а система
Электоральная автократия в Африке — это не временный сбой демократии, который исправится по мере экономического развития. 2025 год со всей очевидностью показал, что мы имеем дело с устойчивой системой, которая научилась воспроизводить себя, адаптируясь к внешнему давлению и внутренним вызовам. Тесный симбиоз трех вышеперечисленных механизмов — lawfare, контроль процедур и силовой бэкап — отличительная черта системы воспроизводства власти в африканских странах через выборы. И эта система довольно гибка — в зависимости от текущий реалий и потребностей власть делает упор на один из механизмов или комбинирует их.
В странах с развитой правовой культурой и сильным международным вниманием (Кот-д’Ивуар) более актуальными становятся юридические фильтры. В странах с менее требовательной внешней аудиторией (Камерун) допустимо более открытое насилие. В странах с устойчивой партийной системой (Танзания) достаточно контроля над процедурами. Но везде присутствуют все три элемента — в разных пропорциях.
Ключевое отличие современных африканских стран от классических диктатур XX века, вроде гитлеровской Германии или сталинского СССР— сохранение формальной демократической оболочки. Выборы проходят регулярно, оппозиция будто бы представлена, присутствуют международные наблюдатели, используются современные цифровые технологии. Конституции декларируют свободу слова, собраний и партийной деятельности. Суды и СМИ делают вид, что они якобы независимы и свободны. Однако реальная ситуация очень сильно отличается от формальной. Смысл и функции государственных институтов выхолощены. Под правильными вывесками нет работающих конституционных гарантий.
Такая иллюзорная система удобна. Власть бесконечно подпитывает легитимность через электоральный ритуал, избегая издержек натурального военного правления. Международное сообщество взаимодействует с якобы «демократически избранными» правительствами, не задавая себе и окружающим неудобных вопросов. Региональные организации (Африканский союз, ЭКОВАС) формально соблюдают принцип конституционного порядка: выборы же проходят, и переворотов нет. Даже оппозиция порой участвует в заведомо нечестной игре — полный бойкот лишает ее аудитории и финансирования.
Единственные, кто однозначно проигрывает в этой борьбе, — избиратели. Их голоса никак не влияют на исход голосования, их протесты подавляются, их требования игнорируются. Выборы превращаются из инструмента политической конкуренции в ритуал легитимации единственного правителя, из механизма сменяемости элит — в способ их консервации. Пока издержки поддержания системы остаются приемлемыми для власти, а издержки ее разрушения — непомерными для общества, электоральная автократия будет воспроизводиться от цикла к циклу. И разорвать этот цикл возможно только при совпадении нескольких условий.
Первое — независимость судебной системы. Малави показал, что суды способны аннулировать фальсифицированные выборы и заставить власть принять поражение. Но это стало возможно благодаря уникальному сочетанию факторов: слабости исполнительной власти, зависимой от внешнего финансирования; активному гражданскому обществу; личной смелости судей. В большинстве африканских стран эти условия отсутствуют. Судьи назначаются президентом, зависят от исполнительной власти, подвергаются давлению и угрозам.
Второе условие — жесткие правила ограничения президентских сроков, защищенные от манипуляций. Но Камерун и Кот-д’Ивуар показали, как легко обходятся такие ограничения, если президент контролирует парламент и конституционный суд. Законы меняются, сроки «обнуляются» — и лидер остается еще на десятилетие. (Мы в России хорошо знаем, как это выглядит.) Ограничение сроков полномочий, очевидно, требует механизма эффективной защиты. Например, положения о том, что статьи о сроках не могут быть изменены ни при каких обстоятельствах. Но даже эти гарантии работают только при наличии политической культуры уважения к правилам.
Третье условие — реальный доступ оппозиции к избирательному процессу на всех его стадиях. Это означает не просто право регистрировать партии, но и защиту от произвола властей, доступ к государственным СМИ, возможность проводить митинги сторонников, присутствие независимых наблюдателей на участках, прозрачность подсчета голосов и т. д. Танзания хорошо показала, как легко уничтожить конкуренцию, просто аннулировав регистрацию партии за два месяца до выборов. Кот-д’Ивуар — как суды по гражданству становятся инструментом политической расправы. Камерун — как запреты на собрания превращают протест в преступление. Каждый из этих механизмов формально легален, но политически разрушителен.
Четвертое условие — защита права на мирные собрания и протесты. Когда все другие каналы политического действия закрыты, улица остается последним пространством, где общество может выразить недовольство. Подавление этого права — через запреты, разгоны, аресты, насилие — означает полное закрытие политической системы.
Но даже если все эти институциональные «предохранители» будут установлены, они не заработают без пятого условия — внутреннего общественного запроса на сменяемость власти. Институты не существуют в вакууме. Они действуют только тогда, когда общество готово их защищать и требовать их соблюдения. Малавийские суды смогли аннулировать выборы, потому что за их спиной стояли месяцы массовых протестов. Сенегальские выборы 2024 года привели к реальной смене власти, потому что молодежь вышла голосовать массово.
В странах, где общество апатично, разобщено или запугано, даже самые совершенные институты останутся мертвой буквой. И мы в России знаем это не понаслышке.
