«Ты просто не представляешь, но у нас все действительно стало очень удобно», — повторяли друзья. И не только из Москвы — хотя из Москвы, конечно, гораздо чаще. И вовсе никакие не зетники, не турбопатриоты и даже не циничные пропагандисты или бизнесмены, оседлавшие «военное кейнсианство». Оппозиционно настроенная интеллигенция, самый что ни на есть средний класс, небогатые гуманитарии, которых не коснулся золотой дождь, пролившийся на айтишников и наемников-маргиналов.
Больше всего, конечно, хвалили полную дигитализацию общения с государством: Боже, любой бюрократический вопрос можно решить онлайн! — и сильно обижались, когда я предполагала, что радость избежать личной встречи с государством многое говорит о причинах такой радости.
Заводили речь и о другом: о благоустройстве, которое перестало быть исключительно напоказ туристам, о расцветшем вдруг низовом активизме — от соседских сообществ до волонтерства, которым вдруг занялись все поголовно. О том, как много появилось всевозможных пространств для самовыражения и встреч — от каких-то студий художественного плетения до пресловутых кафе с лавандовым рафом. В общем, все наши разговоры сводились к тому, что война — это, конечно, ужасно, думать о страданиях украинцев невыносимо, но («если совсем откровенно», — со вздохом) страдать приходится в довольно комфортных условиях.
Но в последний год вдруг все изменилось.
Изменения увидели и социологи. Например, составители «индекса тревожности». И если посмотреть на то, как они описывают изменения, то выясняется удивительное: тревога по поводу войны уступила место каким-то гигантским слизням и комарам.
Что, правда? Не совсем. Если прочесть исследование внимательнее, выяснится, что абстрактная тревога из-за войны уступила вполне конкретным тревогам о последствиях этой войны лично для каждого россиянина.
«Зима близко»
Первое место заняла тревога по поводу, как мягко выразились исследователи (все же компания в России, надо понимать) «переохлаждения» экономики. А если говорить прямо — предчувствие кризиса, который прямо связывается с войной. Да, беззубость санкций все еще ругают (или радуются этому), но уже все чаще говорят, что денег нет и не будет ни на что, кроме войны — и что нынешняя власть, в отличие от позднесоветской, будет готова ради войны хоть голодом морить народ. И речь не только о ценах или о том, что многие серьезные лекарства теперь приходится заказывать за границей — или получать вместо них «фуфломицин» по бесплатному рецепту. Речь о том, что никто, включая тех, кто сейчас имеет вполне неплохую работу и заработок, не может быть уверен в долгосрочности своей финансовой стабильности.
Да и как быть уверенным, если, например, айтишник, вернувшийся с семьей из Сербии в Россию на соблазнительно высокую зарплату (с бронью от мобилизации), попал под сокращения — а мобилизационную бронь его компания, кстати, утратила.
Если сразу несколько знакомых готовится к увольнению, потому что работали либо в национализированном аэропорте «Домодедово», либо в центральном офисе «Газпрома», либо в гораздо менее известной компании, но тоже оказавшейся съеденной людьми, близкими к Кремлю. Не говорю уж о мелких предпринимателях, зарабатывающих совсем не мелкие деньги на импорте всякого ширпотреба через Китай — теперь все потоки плотно оседлали крупные игроки, а мезлюга может суетиться, пытаясь провести платежи через цепочку из нескольких стран и ожидая свой груз по два месяца. И даже укрепление рубля в этот раз не вызвало традиционных для моих знакомых ехидных реплик, что я «армагеддоню», призывая закупаться валютой — наоборот, только ленивый или совсем безденежный не спросил, не пора ли забирать деньги с депозита и покупать доллары или евро.
Совсем безденежных стало меньше. Нет, не потому, что стали больше получать — стали меньше тратить. Закрывают кредиты, откладывают крупные покупки, переходят на более дешевые бренды и магазины. Совсем уж жестко не экономят, конечно, но почти все ищут вариант все еще качественный, но уже не по принципу «могу себе позволить». Это, кстати, замечают и эксперты — потребительский спрос падает. Причем, похоже не только у моих знакомых, небогатых гуманитариев: пустеют и закрываются помпезные рестораны и кафе на знаменитых Патриках.
Экономят на отдыхе: конечно, в безумно дорогие Сочи и окрестности никто не едет, в Крым, кстати, тоже, но и в Турцию и Черногорию приезжают уже все меньше. Дорого. Едут в Грузию, едут по России — недалеко, в основном, по центральной ее части. Едут на Каспий — в Азербайджан, в Дагестан. Недавно френд в соцсети похвастался отдыхом на Иссык-Куле в Кыргызстане, другая семья — поездкой в Узбекистан. Реже едут в Абхазию.
Транспортная недостаточность
В последнее время, впрочем, при планировании отдыха у друзей появилась новая проблема: как доехать. Задержки поездов и самолетов стали столь часты и привычны еще до атаки «Белорусских киберпартизан» на ИТ-систему «Аэрофлота», что многие теперь подбирают автомобильные маршруты. А это делать все тяжелее. И не только потому, что ехать за тысячу-другую километров за рулем не всякий хочет и может. И не только потому, что бензин дорожает.
Большинство друзей имеют автомобили, купленные до войны. А они стареют. А запчастей, так как у всех иномарки, пусть и собранные в России, все меньше и они все дороже (и хуже). Недавно подруга похвасталась тем, что нашла нужные запчасти за Подольском. Знакомой семье не так повезло: они собирались поменять десятилетний джип, да не успели перед войной. Теперь на нем дальше дачи ездить и не рискуют. Покупать к нему запчасти по нынешним ценам — безумие. Но пересесть на «китайца» или «Ладу» никто не спешит — есть уже печальный опыт людей, необдуманно купивших китайские ноунеймы с красиво мигающими огоньками на приборной панели или современную версию «Жигулей».
Да, но и на автомобиле передвигаться все сложнее, даже в родной Москве. Вначале отключили GPS вокруг Кремля. Стало неудобно — там в округе лабиринт переулков, многие из которых с односторонним движением. Теперь отключение навигации стало практически повсеместным. «Мне-то что, я несколько лет таксовала, Москву в пределах МКАД знаю. Да и старая бумажная карта сохранилась. А молодым тяжело», — рассказывает подруга. Надежды, что такси приедет, тоже нет: еще одна знакомая гневно описывала, как безуспешно ждала таксиста, чтобы отвезти ребенка в поликлинику — нынешние таксисты знают Москву куда хуже горожан.
Кажется, у москвичей сильнее других россиян меняется отношение к тому, что называется «похорошевшей Москвой». Начинает раздражать не только невозможность нормально передвигаться, всегдашняя опасность налета силовиков или «народных дружинников» на любую вечеринку или другое мероприятие, не освященное мэрией и правительством, но и то, что раньше не замечали или к чему относились с юмором. Например, «сезонное» перекладывание плитки. «Улучшайзинг», уничтожающий привычные места отдыха. Стройки — тут, впрочем, у нескольких друзей злая радость от того, что стройка под их окнами остановилась из-за кризиса на рынке недвижимости. Но сам кризис большинству тоже не нравится — они не могут продать квартиру, чтобы эмигрировать с «финансовой подушкой», а оставлять в России активы опасно — столько разговоров о конфискации у «предателей».
Раздражают перекрытия дорог, нашествие полицейских на улицах, мигранты, цены, тарифы ЖКХ. Раздражать стало даже метро. «Знаешь там теперь красиво, чисто, каждая станция пахнет разными запахами — на одной пахнет сиренью, на другой — жасмином. И тут ты упираешься в барельеф Сталина», — рассказывает подруга. Раздражает власть — местная, городская, любая. Раздражают те бывшие друзья, что наживаются на войне — ну, тут, возможно, у меня круг знакомств слишком приличный. И все чаще к раздражению прибавляется страх.
Новая норма
К отключению GPS добавилось и отключение мобильного интернета — тоже, кстати, предмет тревог россиян, если верить вышеупомянутому опросу. Пишут, что очередь на проводной интернет резко выросла, ждать кабеля надо месяц. Но это где он есть. А мои бывшие соседи по коттеджному поселку теперь регулярно сидят без интернета, потому что он был «по воздуху» — Hi-End. Никакого кабеля никто им тянуть не будет, как и проводных телефонов. И теперь, если надо вызвать скорую — проще доехать до нее. За 30 километров, в соседний город.
Мобильную связь отключают часто. Москвичи и жители ближнего Подмосковья тут в лучшем положении, чем, например, жители регионов. Но проводить онлайн-семинар, стоя на обочине шоссе у сотовой вышки, как пришлось недавно знакомой — так себе опыт. Я уж не говорю про невозможность расплатиться картой, снять деньги в банкомате или даже воспользоваться теми самыми распиаренными «Госуслугами», где теперь все «нажатием одной кнопки». В июне количество интернет-шатдаунов выросло в разы. И главное — чиновники даже не обещают улучшения. Наоборот, советую запастись наличкой, привыкать к «цифровому детоксу» и «не жужжать», когда вы из-за интернет-сбоев можете, например, лишиться работы на удаленке или онлайн-бизнеса. И даже в Госдуме уже призывают отвыкать от «хипстерской» жизни — жизнь вне «цифры» теперь, мол, норма.
Эта новая норма решительно не нравится людям. Настолько не нравится, что даже цифровой рубль, которым грозят начать выплачивать зарплаты бюджетникам и пенсии, вызывает не столько подозрения в том, что все транзакции теперь будут отслеживаться, сколько опасения, что власти специально начнут отключать интернет, чтобы задержать получение людьми денег — в целях поправки положения бюджета. Другая конспирологическая теория: что интернет сейчас специально отключают, чтобы полностью отрубить зарубежные сервера и устроить полноценный «чебурнет» как в Китае или даже Северной Корее. Как к этому относятся мои знакомые, у большинства из которых за границей друзья, дети, другие родственники, а то и клиенты, счета, бизнес — думаю, объяснять не надо.
Новые нормы теперь повсюду. «Все теперь молчат. Свободно говорить можно только в очень узком кругу старых знакомых, о которых точно знаешь, что не донесут», — сетуют разные собеседники. Доносов, говорят, очень много. «Нет, вы не понимаете — их невероятно много», — убеждает меня давний приятель, которого я считала довольно беспечным в плане высказываний. Теперь все — он очень аккуратно общается даже по мессенджерам и сильно ограничил круг общения в онлайне. Хотя всегда был душой любой компании.
Подруга признается, что даже музыку в машине включает только когда отъедет от Москвы километров за 50 и в ночи: «В Москве могут услышать из другой машины, а я не могу отследить, какие песни из скачанных запретили». Приходится даже строго следить за одеждой. «У меня шикарное желтое пальто. И не дай мне бог надеть под него любимое голубое платье — могут принять за демонстрацию украинского флага», — делится знакомая.
В ожидании репрессий
Законодательные запреты на поиск запрещенной информации в интернете всерьез напугали многих. Все, с кем я разговаривала, убеждены, что это станет основой массовых репрессий: силовики сами вряд ли наизусть выучат весь перечень Минюста, а потому будут хватать людей, исходя из собственных представлений о дозволенном. Ну, а что суд встанет на сторону силовиков, даже если их обвинения будут абсурдны — никто и не сомневается.
А вот дронов стали бояться меньше — тут авторы упомянутого опроса правы. Хотя дронов и стало больше. А может, просто смирились с неизбежным — во всяком случае, коллега, живущая недалеко от Московского НПЗ, два года с ужасом ожидавшая, что взорвется вместе с ним, теперь об этом не упоминает. Или кадры атак дронов на другие российские НПЗ убедили людей, что все же они останутся целы. «Над нами они непрерывно жужжат. Но они летят дальше на Москву», — рассказывают друзья, живущие на даче под Звенигородом. Хотя понимают, что если дрон собьют над их бревенчатым домом — быть беде. «А что делать? Только надеяться на то, что пронесет. И искать возможности уехать», — делится семья, живущая под Истрой.
Но уехать гуманитариям не так просто — да сейчас и айтишникам стало тяжело находить работу за рубежом. А еще есть престарелые родители. И квартиры в ипотеку. И незнание языка. И любимые студенты. И круг общения, который терять невыносимо. И многое, что еще. И это еще одна новая норма — люди начинают задумываться о том, какая жертва им окажется по силам: бросить все, что так дорого, оставить стариков, рискнуть оказаться без дома, работы и денег — или приспособиться к новой реальности. Потому так много среди моих российских знакомых оптимистов, истово верящих в то, что «все это скоро закончится». Потому что приспосабливаться получается плохо, да и не очень хочется. И не верят некоторые, что им удастся избежать катка репрессий, если они начнутся. Но пока — пока все грустнеют их лица. И призыв красноярского чиновника «не жужжать» они уже воспринимают не просто с гневом, а со страхом.
И никакой запах сирени не может перебить этот запах страха, который я чувствую в разговорах даже на расстоянии.
