Россия вместо Путина: распад, дезинтеграция, протектораты, альянсы, конфедерации

Статьи Бориса Грозовского, Владислава Иноземцева, Алексея Панича, Станислава Андрейчука  и Бориса Бондарева предлагают разные модели появления демократической России. Один из наиболее решительных рецептов — у украинского профессора Панича: Россия, скованная имперской структурой, репрессиями ФСБ и зависимостью от нефтегазовых доходов, не может быть реформирована или интегрирована в цивилизованный мир без распада на части. Призыв Панича к «дефедерализации» постулирует распад на автономные регионы как единственный путь к демонтажу авторитарного наследия России. Об этом и поговорим.

Отсутствие субъекта: сталкиваясь с реальностью

Грозовский следом за работой «Мемориала» предлагает прекратить войну в Украине, восстановить демократическую легитимность и ввести переходное правосудие: освободить политических заключенных, упразднить ФСБ, отменить репрессивные законы и преследовать военных преступников через международные трибуналы, — предлагает с правовой строгостью и моральной ясностью.

Панич считает, что это благоглупости, «сферическая Россия в вакууме». Основной вопрос — кто будет воплощать эту строгую и ясную программу? Элита Путина, погрязшая в коррупции, не имеет стимула к самоликвидации, а ФСБ не исчезнет по первому требованию.

Не существует организованной оппозиции, способной захватить власть, а опора на гипотетическое реформаторское правительство игнорирует российскую реальность: Иноземцев констатирует, что общество изуродовано пропагандой, и отдает приоритет «колбасе и безопасности» над свободой.

Авторы этой статьи солидарны с Паничем: мы не видим никакого субъекта, обладающего легитимностью, ресурсами и волей к демонтажу путинизма. Надежда на элиту, десятилетиями сидящую на откатах и страхе, столь же наивна, как вера, что гитлеровские лейтенанты построили бы демократию в 1945-м.

Все обсуждаемые постпутинские сценарии имеют один существенный изъян: нет исполнителя, нет политического субъекта, который мог бы воплотить трансформации. Российская элита — далеко не напуганный класс, ждущий демократии, а конгломерат репрессивных, силовых и экономических группировок, основная цель которых — удержание доступа к ресурсам и сохранение своей безнаказанности.

Как показывает Милан Сволик в книге «Политика авторитарного правления», в авторитарных режимах основная угроза демократии исходит не от масс, а от элит, которые, отражая атаку на свои привилегии, склонны демонтировать демократию прежде, чем дать ей укорениться. Сволик анализирует 303 режима с 1946 по 2008 годы и пишет: «При отсутствии действенных ограничений авторитарные элиты с большей вероятностью заранее подавят демократические перемены, чем рискнут быть отстраненными от власти».

Это прямо применимо к России: все ключевые ресурсы находятся в руках ФСБ, Минобороны, «Роснефти», «Ростеха», близких к Путину семей, в том числе его собственной, и кремлевского административного ядра. Они — не партнеры по трансформации, а баррикада против нее. Стивен Коткин в интервью The New Yorker говорил:

«Авторитарные системы не реформируются постепенно: они либо трещат, либо нет».

Надежда на мирный переход к правовому государству: Лубянка сдает ключи Верховному суду, — явная политическая галлюцинация. Реальность такова: нынешняя элита не будет реформировать систему, от которой кормится, а народ, изувеченный пропагандой, не станет массовым субъектом перемен без внешнего импульса и регионального дробления, тогда как оппозиция либо за границей, либо в тюрьмах, либо маргинализирована — и не построила вертикаль. Следовательно, все проекты без ответа на вопрос «кто будет делать?» — не программы, а проспекты для архива: архитектура без строителей, проектные мечты без воли и орудий.

То есть изнутри надежд на реформы нет.

Почему невозможно интегрировать Россию в Европу

Иноземцев предлагает для России вроде бы простую формулу: ее интеграция в евроатлантические структуры, с минимальными условиями. Мы же считаем, что это невозможно, и вот почему.

• Территориальная несоразмерность: Европа не в состоянии переварить не только 17 млн км², но и 17 млн тонн токсичных имперских нарративов.
• Культурная несовместимость: Европа строится на институтах, правах и консенсусе, а Россия — на сакральной вертикали, силе и кровавом имперском самосознании.
• Историческая память: Россия — не побежденная Германия, не освобожденная Польша, а уязвленная империя, и она мстит всем окружающим за унижение.

Франц Фанон писал: «Колониальная структура не реформируется — она лишь разрушается».

Юваль Харари считает, что «технологическая цивилизация не может сосуществовать с мифологическим милитаризмом, не разрушив его».

Наш вывод: Европа не примет Россию ни территориально, ни этически, ни эмоционально, даже если бы захотела, — это было бы экономически гибельно и стратегически глупо. Жаль, что Иноземцев игнорирует провал Ostpolitik Меркель, которая стремилась либерализовать Россию через экономические связи, ведь по факту это только подстегнуло агрессию Путина.

Европа, изуродованная войной в Украине и зависящая от НАТО, не имеет желания (и возможности) интегрировать государство-изгой.

Иноземцев недооценивают требование Запада об ответственности за военные преступления России. Его предположение, что российская элита обменяет суверенитет на процветание, не учитывает одержимость русских имперским величием, подкрепленную вездесущностью ФСБ. Идея дружественного Запада, укрощающего «неистребимое безумие» России, столь же далека от реальности, как и легализм Грозовского.

Оба предложения имеют фатальный недостаток: они сохраняют территориальное единство России, которое Панич и Эткинд определяют как корень ее авторитаризма. Российская Федерация не страна, а обман, колониальная империя, маскирующаяся под государство, Кремль просто извлекает богатства из всех регионов, подавляя их автономию.

Эткинд утверждает, что имперская модель, основанная на добыче полезных ископаемых, сопротивляется либерализации, поскольку централизованный контроль поддерживает элиты и проецирует власть. Только разрушив имперское ядро ​​России, можно разжать хватку ФСБ и ее шизофреническое наследие.

Как показывал Теодор Адорно, массовая культура, страх и идеологическая обработка сознания становятся не случайными спутниками авторитарных систем, а их устойчивыми опорами. Именно через индустрию развлечений, упрощенные образы и тиражируемый страх разрушения общество приучается воспринимать насилие как норму, а порядок — как единственный возможный способ избежать хаоса. Поддержка статуса-кво становится психологически желанной, потому что любое его нарушение ассоциируется с разрушением базовых ориентиров. В этом контексте страх — не просто реакция на угрозу, а инструмент подчинения и самосохранения репрессивной системы.

И только распад России даст Европе не копошащийся хаос, а возможность успешно переучредить весь континент без страха, токсичности и кремлевского ядерного шантажа.

Железная хватка ФСБ

Как пишет эксперт по спецслужбам Андрей Солдатов, ФСБ — «самая закрытая и недемонтируемая структура путинской системы», которая действует не ради внешнего врага, а ради внутреннего контроля. ФСБ — стержень путинского режима, она проникает в систему управления, фальсифицирует выборы, подавляет инакомыслие в том числе через убийства, заполняет тюрьмы. Экономические щупальца ФСБ, контролирующие государственные контракты, банки, энергетические компании, связывают элиты с волей Кремля. Власть ФСБ, не сдерживаемая законом или моралью, увековечивает имперскую манию величия России, делая реформы невозможными без демонтажа этой теневой империи внутри самой империи.

Одним из фундаментальных отличий ФСБ от всесильного советского КГБ является интеграция фейсов (так зовут сотрудников ФСБ) в экономику, бизнес, финансы, во все коммерческие и потенциально прибыльные процессы. Эту интеграцию КГБ подсмотрела в 1980-е годы у персов, у КСИР, который за 10 лет прибрал к рукам экономику Ирана, формально находящегося под властью аятолл. И конечно, творчески развила — и превратила всю Россию в коммерческую империю спецслужб невиданного прежде размера. Об этом много говорит Юрий Фельштинский, но даже он не вполне осознает степень интеграции ФСБ в экономику, которая уже стала фейсономикой, никак не менее.

ФСБ —  не спецслужба в классическом смысле, а теневой управляющий контур, подменивший собой и репрессивный аппарат, и государственное администрирование. Она узурпатор суверенитета, стоящий не рядом с законом, а над законом, над моралью, над обществом, и в самой архитектуре, в которой нет места ни для подотчетности, ни для международной кооперации, ни для диалога — только контроль, подавление и симуляция институтов. ФСБ — антипод нормальной государственности и носительница имперской инфекции, распространившейся по всем слоям российской политической и административной системы. ФСБ — не охранительница страны, но ее паразитка. Она не допускает даже мысли о равенстве: ни в международных отношениях, ни внутри государства. Равенство уничтожает архитектуру страха, на которой держится ее власть. Лубянка может существовать только в вертикали, где все нижние — подозреваемые, а все что извне — враги.

Это не геополитика, а невротическая система подчинения, ведущая страну к повторяющемуся разрушению. Именно Лубянка стоит за уничтожением региональной субъектности, подменой этнического самоуправления централизованным назначением, систематическим размыванием субэтнических различий через культурное, кадровое и медийное уравнивание. Это не просто подавление инакомыслия — это ликвидация любой самоидентификации, кроме предложенной сверху, и лишение агентности. ФСБ — не орган безопасности, а идеологическая экстерминантка. ФСБ не была «испорчена Путиным», как пытаются уверить некоторые наивные сотрудники или реформаторы. Это прямая наследница репрессивной традиции от ВЧК, НКВД и КГБ.

В 1943 году при Ставке верховного главнокомандования был создан СМЕРШ — «Смерть шпионам», который занимался не столько борьбой с разведкой противника, сколько тотальной зачисткой своих. Депортации чеченцев, крымских татар, ингушей и калмыков, системная зачистка национальных элит в союзных республиках, назначение русских управленцев в автономиях — всё это проводилось по одним и тем же алгоритмам. И закон об «иностранных агентах» — это просто перепрошивка старого СМЕРШ на цифровом языке. Речь не о политике — речь о геноме репрессивной машины. Пока Лубянка не разрушена, любые реформы будут не обновлением, а эстетическим прикрытием привычного механизма страха.

Именно поэтому предложение Бондарева, пожалуй, единственного, кто смог выбраться из ведра крабов российской дипломатии, не сработает — а он предлагает «заменить узкий слой правящей элиты», предполагая, что это получится у новой власти. Но, к сожалению, не получится в стране, находящейся в полном согласии с властью ФСБ.

Москва больше не центр: дезинтеграция уже началась

С февраля 2022 года РФ потеряла статус центра в Евразии. Это не прогноз, а факты.

• Казахстан подписал стратегическое партнёрство с Китаем, прокладывая альтернативные логистические цепочки;
• Узбекистан закупает атомные технологии у Франции, мимо «Росатома»;
• Армения фактически разорвала контакт с ОДКБ;
• Белоруссия колеблется между статусом вассала и бунтаря.
• Азербайджан и скандал с упавшим самолетом показал реальное негативное отношение Баку к России…

Уберем эмоции — в геополитике никто не хочет иметь дело с умирающим гигантом. Збигнев Бжезинский в «Великой шахматной доске» показал, как стратегическая ценность центра уходит, если он теряет способность управлять периферией. Россия больше не притягивает — она отталкивает. Возникает вопрос: если Москва не центр, то что она?

Наш ответ: угроза, ядро нестабильности, постсоветский ржавый ковчег с ядерными амбициями.

Этнос без центра: Россия как надломанная конструкция

В РФ нет аналога американского «we the people» — есть лишь бесконечная Лубянка, которая нигде не начинается и нигде не заканчивается, и тонкий вой Шамана «Я русский!». И нет нации, нет идеи, нет скреп, кроме страха. В России национальная политика в руинах, институты культурного равенства отменены, лифты для малых народов заварены сверху. СССР, при всех его ужасах, создавал хоть какое-то национальное равновесие. Сегодняшняя Россия — диктатура титульного большинства, попирающая все остальные этносы.

Валерий Тишков, историк и этнолог, еще в 1990-х предупреждал: невозможно строить государство, игнорируя поликультурность как ресурс. Эта пустота ведет к внутренней центробежности — и она уже присутствует. Достаточно посмотреть на риторику Татарстана, осторожные движения Якутии, национальную поэзию бурятов — там уже новый политический словарь.

Россияне — не нация, а композит разорванных субэтносов, её территориальная огромность скорее проклятие, а не сила. Для сегодняшних якутов центр принятия решений — Пекин или Якутск, но уж точно не Москва. Для бурятов — родственная Азия, а не православная Москва. У Татарстана — исламский мир, Турция, экономические партнерства.

Лев Гумилев писал о пассионарности как энергетике этноса, и когда этнос истощается, начинается фаза обскурации — медленного гниения. Россия сегодня — страна в обскурации: движуха есть, но это судороги, а не жизнь.

Отсюда вывод: все разговоры о «единой демократической России» — стремление наложить макияж на распадающуюся территорию, и гораздо честнее будет признать, что эта конструкция больше не работает. Распад СССР в 1991 году вызвал экономический крах, предательство начальников из КПСС и националистические движения, и все это показывает, что полиэтнические федерации могут распадаться в условиях кризиса. Движение Татарстана к суверенитету в 1990-х годах и войны в Чечне раскрывают скрытый сепаратистский потенциал, подавленный ФСБ. Насильственный распад Югославии (1991–2001) подчеркивает неизбежность дезинтеграции, когда центральная власть колеблется, несмотря на риски этнических конфликтов.

Разделение Германии после Второй мировой войны на союзнические зоны предлагает модель иностранного надзора для обеспечения демократизации, хотя ядерный арсенал России усложняет ее воспроизведение. Эти случаи предполагают, что кризис — такой как военное поражение от Украины или падение цен на нефть — может спровоцировать отделение, при этом нефтяные богатства Татарстана или ресурсы Якутии создадут базу движения за независимость. Но осуществимость — это проблема. Российский режим устойчив, его поддерживает военная пропаганда и мощь ФСБ и других силовиков. Сегодня региональные элиты, назначаемые из Москвы — петрушки по сравнению с ответственными лидерами советских республик в 1991 году. Общественная ностальгия по империи, а 66% опрошенных сожалеют о распаде СССР, может подпитывать реваншизм против «унижения», как предупреждает Иноземцев.

Распад России — не распад атома

Государство по Гоббсу — Левиафан, удерживающий людей от войны всех против всех. Россия после Путина перестанет быть Левиафаном, и каждый ее сосед захочет вернуть свое. Распад СССР не был концом света, и распад РФ тоже не будет: состоится повторный выход из колониальной матрицы, а не геополитическая катастрофа.

Крупнейший геополитический стратег в эпохальном интервью к 25-летию своей службы, имевшей по факту своей задачей распад России, именно об этом и говорит! Важно отметить: конфедерация — не проклятие. У США — конфедеративная модель, в Швейцария — конфедерация, ЕС — по сути, сложный сетевой союз.

Парадокс в том, что именно в момент распада может начаться настоящая интеграция, но уже по горизонтали, без имперского центра. Распад — не просто идеализм, а рациональная необходимость. Имперская ловушка России — централизованная, контролируемая ФСБ и зависящая от природных ресурсов — исключает реформы в ее нынешних границах. Только через крах Россия может избавиться от своего авторитарного прошлого, освободив регионы и весь мир от своей имперской немощи, грозящей ядерной войной. Россия окружена кольцом стран, каждая из которых имеет историческую претензию — и эти обиды никуда не делись. При падении центра силы эти страны попытаются закрыть свой исторический гештальт:

• Украина — уже не просто сосед, а государство, которое ведет войну за свое выживание. И если Россия рухнет, Украина будет инициатором передела границ. Не только Белгород и Курск, но и часть Донского бассейна — это зона притяжения исторической и демографической памяти.
• У Финляндии есть идея справедливого возвращения своих территорий. Реваншизм здесь менее агрессивен, но заметен.
• Китай — давно и юанем, и на географических картах готовит идеологическую и демографическую экспансию в Забайкалье и Приморье. И в виде вторжения, и через тихое замещение и инфраструктурную оккупацию.
• Казахстан формально союзник, но на деле — конкурент. Северные районы с русским населением — зона потенциальных провокаций с обеих сторон, соперничающих за благосклонность Китая.
• Азербайджан и Грузия — возьмут реванш за Южную Осетию, Абхазию, нелепую политику в Нагорном Карабахе, не простят территориальные споры и унижение от столицы бывшей империи.

Как это будет

Наша модель реформ России предельно понятна. Сначала военное поражение от Украины, поддержанной коллективным Западом. Затем — распад, дезинтеграция, протектораты, альянсы, конфедерации. Карелия и Коми отойдут Финляндии, с буферной зоной до Выборга, как это было после начала Великой отечественной войны.

Часть псковских и питерских земель — пойдут под протекторат балтийских стран, а значит, Швеции.

Северный Кавказ отложится целиком, далее там будут войны, но Россия уже не будет иметь к этому отношения. Норвегия и Великобритания могли бы установить протекторат над Мурманской областью и Ненецким автономным округом, возможно и над Архангельской областью. На территории России возникнут Уральская республика (Свердловская, Пермская и Челябинская области), отдельно — конфедерация Татарстана и Башкортостана. Якутия, Тыва, Бурятия либо самоопределятся, либо попросятся под протекторат Китая, как и весь Дальний Восток, до Байкала. Украина может получить свои земли в Курской и Белгородской области, а Ростовская область, Ставропольский и Краснодарский край образуют Казацкую республику, дружественную Украине. Таким образом, оставшаяся часть империи образует (кон)федерацию а-ля США под протекторатом ООН или ЕС, лишенную возможности сверхцентрализации по типу земельного уклада ФРГ с конституцией, продиктованной США.

Только радикальный демонтаж империи, только распад как очищение даст шанс регионам, этносам, соседям — и всему миру — дышать без страха. Это не конец России, это конец империи.

Есть два кардинальных вопроса — куда девать ФСБ и всю вертикаль судебно-прокурорской системы? На это ответ дан в Японии в 1945 году: генерал Макартур дважды вычистил весь силовой и судебно-прокурорский аппарат от генерала до сторожа. И потом все заработало! Хороший пример реформ в Грузии, которая обошлась без протектората, только на харизме команды Саакашвили, но для России это вряд ли применимо.

Что делать с ядерным оружием, как проводить денацификацию русских — вопросы важнейшие, но вторичные. Была бы воля, а победа достижима.